Дух города живет и в украшающих его изречениях. Из четырех «настенных циферблатов» Иннер-Темпла один был снабжен надписью: «Свое дело знай, в чужое не лезь» (подлинно лондонский афоризм!). На солнечных часах Памп-корта[139] высечены слова: «Тени мы и, подобно теням, исчезнем». Строения Линкольнс-инн были украшены двумя эмблемами священного времени. На южном фронтоне Старого здания было начертано: «Ex Hoc Momento Pendet Aeternitas» («От мига сего вечность зависит»), а чуть поодаль — «Qua Redit Nescitis Horam» («Час возвращения его неведом»). Эмблемы эти суть письменные эквиваленты церковных колоколов, оглашавших звоном городские улицы. О подлинной природе Лондона говорят и надписи на солнечных часах Миддл-Темпла: «Время и прилив никого не ждут» и «Vestigia Nulla Retrorsum» («Ни один миг не возвращается»). Таким образом, даже солнце и свет подчинены настойчивому ритму городской деятельности.
Понятна при этом господствующая роль, которую играло в городе время механических часов. Кристофер Рен, проектируя лондонские церкви, снабжал их башенными часами; несомненно, их бой стал заменой звучавшему встарь колокольному звону, однако можно, кроме того, подумать, будто само время сделалось объектом религиозного культа. В начале XVIII века над входом в часовой магазин Беннетта (Чипсайд, дом 65) появились фигуры Гога и Магога, установкой которых владелец выразил глубокую истину: отбивая час за часом, эти божества-хранители Лондона утверждали единство времени и города. В городе, основанном на труде и найме, на мощи и коммерции, время становится одним из аспектов меркантилизма.
Нот почему Лондон стал славен своими башенными часами — от часов на соборе Св. Павла до «Биг-Бена» на башне Св. Стефана в Вестминстере — и знаменит своими часовых дел мастерами. Таких искусников, как Чарлз Греттон и Джозеф Антрам на Флит-стрит, как Джон Джозеф Мерлин на Ганновер-плейс, как Кристофер Пинчбек на Сент-Джонс-лейн, часто посещали иностранцы, и они были видными лондонскими фигурами; Пинчбек открыл для посетителей часовую галерею, где демонстрировал свои достижения, Мерлин учредил свой собственный Механический музей. Измерение времени и хитроумие предназначенных для этого инструментов всегда завораживали лондонцев; внимание к измерительному процессу было в городе беспрерывного движения и производства также и вниманием к его собственной энергии, к его собственному величию. Неудивительно, что Лондон стал вдобавок ко всему мировым центром выпуска карманных и наручных часов. В частности, в одном Кларкенуэлле в конце XVIII века трудилось более семи тысяч часовщиков, собиравших в год 120 000 часов, из которых 60 % шло на экспорт. Казалось, Лондон вырабатывал время как таковое и затем распределял по всему земному шару. Характер производства, при котором мастера, жившие в разных частях Кларкенуэлла, делали каждый свою маленькую деталь часов, позволяет представить себе этот район одним большим часовым механизмом, чей циферблат обращен к небу.