— Слово смертника! — успел крикнуть Сафонка, когда нукеры потащили его из шатра.
— Право приговоренного к казни на последнее желание — древний обычай. Его чтил сам величайший Чингиз. Слушаю тебя в последний раз!
— Клянусь господом богом и всеми святыми! Ели ты, мурза, сказнишь меня, я отдам душу свою дьяволу взамен души отцовой и буду преследовать тебя и семя твое до скончания веков, до Страшного Суда, пить кровушку вашу поганую, аминь! — с ненавистью выстреливал слова Сафонка, содрогаясь всем телом. У него снова начинался приступ падучей.
Митяй и нукеры с неописуемым ужасом смотрели на него. Это было неслыханно: человек обещал отдать себя нечистой силе, да еще божился, клялся в том господом и святыми угодниками. Только колдун способен на такое — и то тайно, в одиночку или перед своими собратьями. А этот признается прилюдно. И все — ради мести!
И для спасения души отцовой — отметил про себя Митяй.
Даже полонянница подняла распухшие от слез глаза, глянула на Сафонку и закусила кулачок, чтобы не закричать от испуга, хотя не поняла из разговора, шедшего по-татарски, ни словечка.
Сафонке и самому невдомек было, что на него нашло. Бессильство свое тяготить начало, отчаянье. Да еще, может, упрямство и ненависть к врагу, отлично выраженные в русской пословице: «Себя изведу, а тебя дойму. Сам наг пойду, а тебя по миру пущу». Оттого и духу хватило клятву страшную произнести.
Будзюкей переводил взгляд с Сафонки на толмача, с Митяя на нукеров, с них на полонянку, окончательно трезвея. Неглупый и храбрый, он все же оставался сыном своего века и сбрасывать со счетов загробную месть не решался. Чингиз-хан не велел трогать длиннополых урусских попов и вообще всех жрецов, священников любых религий. Непобедимый воитель изрек: «Кто более велик — Аллах или христианский бог, я не знаю. Но если они действительно велики, то пусть оба помогут мне».
Ни Золотая Орда, даже став мусульманской, ни Крымское ханство не уничтожали православные церкви, хотя татары и грабили их. Пророков Моисея и Ису, которых зиммии, люди писания,[66] почитают, последователи истинной веры признают святыми и считают официальными предтечами хатяма набийина — «печати пророков», последнего и величайшего из 124 тысяч наби и 300 расулей[67] — Мухаммеда. Что шайтан, что дьявол — суть одна, опасно навлекать на себя его особое внимание.
Да, недаром незадолго до встречи с этим гяуром звезда Кейван[68] появилась на горизонте — верный признак того, что путника постигнет неудача, а воин в походе попадет в беду. Путник — это сам урус, воин — Будзюкей.