Наконец ему полегчало. Не раз Лев Давыдович Ямпольский, удивляясь его железной воле к жизни, говорил лечащему врачу: «Вот человек! Любит жизнь и борется за нее. Если бы не он сам — мы с вами, Софья Алексеевна, ничего бы не сделали».
Наконец настал долгожданный день выписки.
«Хорошо! Не время теперь лежать», — радовался Озолинь.
— О фронте, и даже о Ленинграде, вам думать нечего, — строго сказал Ямпольский.
— Да как же?..
— Вам нужно тепло, обилие еды и покой, — поддержала начальника Софья Алексеевна. — Туберкулез в ваши годы не шутка. В мирное время мы бы добивались направления в Крым, а сейчас… попробуем отправить вас в Алма-Ату, Дмитрий Дмитриевич.
Нелегко пришлось Озолиню в отделе кадров с таким медицинским заключением. Начальник отдела даже слушать его не хотел. И вот тогда, после целого дня просьб и уговоров, Озолинь пошел на прием к Полякову.
В кабинете у старого товарища он разбушевался вовсю:
— Чиновники! Мне — ехать в теплые края?! Мне — в спокойную обстановку! А здесь такое творится… Александр Семенович, вы же коммунист, вы же старый чекист. Неужели возьмете сторону чиновников? Я никуда не поеду. Помогите…
Сначала Поляков хотел было убедить товарища уехать, но вдруг представил себя на его месте и… неожиданно спросил:
— Помощником начальника ко мне пойдешь? Есть место. Если устроит — все улажу.
— Да! Да! — Озолинь прямо-таки выпалил согласие, боясь, что вдруг что-нибудь изменится…
Озолиню, новому своему помощнику, и поручил Александр Семенович проверить материалы группы капитана Морозова и помочь молодым чекистам опытом и советом в сложной и трудной операции.
Через несколько часов после совещания у Полякова Голову удалось разыскать дежурного милиционера, который подобрал возле «Астории» ослабевшую женщину.
— В больницу Куйбышева отвез, — сообщил тот. — Плоха была, совсем плоха.
Вечером Голов отправился в больницу. В книге регистрации нашли запись: 28 января поступила Доронина Наталья Семеновна, 1917 года рождения, проживающая на Большой Пушкарской. Диагноз: двустороннее воспаление легких и дистрофия.
— Я ее двоюродный брат, прибыл на двое суток с фронта. Очень прошу вас пропустить меня завтра.
Ему разрешили, и на следующий день он опять был в больнице.
Когда в коридор вышла Доронина, Голов ужаснулся: он знал, что ей всего двадцать пять лет, а перед ним стояла пожилая, усталая, неимоверно исхудавшая женщина. Только светлые, пышные волосы и большие умные голубые глаза, которые пристально вглядывались в Голова, говорили ему, что она еще совсем недавно была красива.