Поляков и Морозов засиделись допоздна. Они читали и перечитывали материалы докладной записки Военному Совету фронта. В докладе, занимавшем несколько десятков страниц, были собраны данные о подрывной деятельности гитлеровской разведки и контрразведки. Эти данные говорили о многом.
В пятом часу утра Александр Семенович подошел к окну, распахнул его настежь. Прохладный утренний воздух ворвался в прокуренный кабинет, взбодрил, освежил заработавшихся чекистов.
Белые ночи уже властвовали над городом, и в этот предрассветный час Александру Семеновичу вдруг на какую-то минуту показалось, что нет войны, нет блокады, — так мирно и тихо спал город.
Поляков стряхнул с себя мгновенное оцепенение. Есть война. Есть блокада. Есть обстрелы и бомбежки. И сегодня, и завтра, и послезавтра будут падать снаряды и бомбы. И сегодня, и завтра, и послезавтра будут разрушаться дома, будут гибнуть мирные жители.
Вот и сегодня — он проходил по улице…
От прямого попадания снаряда рухнул дом недалеко от Литейного. Стена, выходившая на улицу, обвалилась полностью, но перекрытия сохранились. На третьем этаже, на краю, застряла детская кроватка с беспомощно висящим куском одеяла.
Поляков видел, как ленинградцы, проходя мимо дома, молча сжимали кулаки. Какая-то маленькая старушка, увидев кроватку, перекрестилась и громко сказала:
— Изверги проклятые! Постигнет вас кара божья!
В ответ другая старая женщина расстегнула исхудалой рукой воротничок поношенной кофты, сняла с морщинистой шеи крестик и ожесточенно бросила его на землю. Глаза у нее были сухие. Она зло закричала:
— Где бог? Если бы он был, не допустил бы, чтобы Гитлер нам столько горя принес!
Еще одна женщина, стоявшая рядом и горестно рассматривавшая разбитый дом, наклонилась, подняла крестик и протянула его бросившей:
— Возьми. Так нельзя. Грешно.
— Не возьму! — отшвырнула крест старушка. — Каждый день я молилась, каждый день просила у него не дать умереть Вареньке, моей внучке. Умерла Варенька. И все у меня умерли. Я одна осталась. Хватит молиться!
В лице женщины, в ее голосе было столько горя, что все замолчали…
Морозов тоже подошел к окну. Теперь они стояли рядом. Морозов опустил голову. Он вдруг до боли ясно увидел себя с сыном на воскресной прогулке по Неве. Сынишка так любил кататься на речном трамвае. Не будет теперь этих воскресных прогулок. Нет больше сына.
Поляков внимательно посмотрел на Морозова, прошелся по кабинету. Потом подтянул ремень, одернул гимнастерку, застегнул воротничок. Поляков умел заставить себя работать в любое время суток, как бы тяжело ему ни было, и приучал к этому своих подчиненных. Он сел за стол и взглядом дал понять Морозову, что надо продолжать работу. Морозов взял в руки папку с бумагами и вернулся к незаконченному докладу.