— Ты выглядишь не слишком взволнованной, дорогая.
— Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Я никогда не повышала на отца голос и не совсем представляла, как это вообще делается.
— Знаешь, я действительно очень серьезно подошел к подбору пары для тебя, попытался найти наименее неприятного субъекта, способного вывести нас из финансового кризиса, — а у этого дом в Ванкувере, он владеет предприятием по продаже компьютеров и не станет требовать от тебя, ну, понимаешь, слишком сложных сексуальных фокусов…
Я угрюмо уставилась в пол.
Отец долго смотрел на меня, потом спросил:
— Ты влюблена, да?
Я не ответила.
Тогда отец грохнул кулаком по столу:
— Эти проклятые похотливые тайцы с их медоточивыми речами и подлыми привычками… он один из них, верно? Моя единственная дочь… а моя жена покоится в могиле вот уже двадцать два года… о, это убивает меня…
— И что, если бы это был таец? Разве у нас не тайские паспорта? Разве не носим мы эти пятнадцатисложные тайские фамилии, купленные твоим дедом у короля? Разве не живем на тайской земле, не варим то, что принадлежит нам по праву рождения, для тайцев, не держим наши заработанные нелегким трудом тысячи батов в тайском банке?
Он дал мне пощечину.
Отец никогда прежде не бил меня. Боль не чувствовалась, я, скорее, была ошеломлена. Боль пришла много позже.
— Позволь рассказать тебе в четырехсотый раз, как умерла твоя бабка, — сказал он так тихо, что я едва расслышала слова, заглушаемые бульканьем драконьего плавника. — Мой отец приехал в Бангкок за своей новой женой, намереваясь забрать ее в Калифорнию. Она была его кузиной, моей тетей, управлявшей «Кафе „Радуга“» в те дни. Стоял тысяча девятьсот двадцатый год, город был прохладен, тих и сказочно прекрасен. Всего несколько машин колесили по пустым улицам, и одна из них, «форд», принадлежала дяде Шенхуа. Мой отец был влюблен в Город ангелов и так далее и полюбил твою бабушку раньше, чем увидел ее. И уже никогда не вернулся в Калифорнию, а въехал в жилище семьи, презрев закон, гласящий, что женщина должна перебраться в дом мужа. О, он был так влюблен! И верил, что здесь, на земле, где внешность людей почти не отличается от его, он не столкнется с предубеждениями, он думал, тут не будет ни решеток с табличками «Никаких собак и китайцев», ни запретных для него районов города, ни необходимости приспосабливаться к чужому языку. В конце концов, разве сам король Чулалонгкорн не взял младшей женой китаянку, дабы упрочить культурное многообразие высших ступеней аристократии?
Щека все еще горела; историю эту я знала наизусть, она прочно вросла в мое сердце; и я ненавидела отца за то, что он пользуется своим прошлым, чтобы разрушить мою жизнь. Я сердито смотрела в пол, на стены, на упругий изгиб драконьего тела, холодный, поблескивающий и неподвижный.