Был субботний день. Помучившись часа полтора, измучив свою добровольную жертву, Викторс угрюмо захлопнул этюдник. Это с ним случалось часто — увидеть, но не победить. Материя непреклонна. Она редко переходит в видение. Теперь эта девушка будет сниться ему много ночей подряд, но по утрам, вскочив с постели, он ни разу не воскресит своих ночных видений. Краски окажутся неподатливыми, жухлыми, линии будут оборачиваться насмешливыми кривыми, задумчивость на этом нежном лице превратится в гримасу недоумения, все духовное, тонкое станет грубым, материальным, и он, разочарованный неудачник, однажды соскребет все с холста тупым мастихином и швырнет подрамник подальше, чтобы он не напоминал о неудаче. Их у Викторса и так слишком много…
Девушка вдруг робко спросила:
— Может быть, приехать завтра?
Викторс просиял. Сам он никогда не решился бы попросить продолжить этот неудачный сеанс.
Но она была умницей, эта маленькая Мирдза Краулиньш. Потом, значительно позднее, она рассказала Викторсу, что он был похож на обиженного, надутого маленького ребенка. Ничего себе ребенок, сто девяносто сантиметров роста, с бицепсами, как у тяжелоатлета, с грубым лицом, на котором война оставила столько морщин, что его можно принять за пятидесятилетнего! Еще позже Мирдза рассказала, что ее поразило, как такой огромный человек с толстыми ручищами может столь бережно обращаться с маленькими кисточками, так нежно касаться этими кисточками холста, оставляя чуть ли не мушиные следы, когда, казалось бы, он должен писать толстыми малярными кистями и, уж конечно, не на холсте, а прямо на стенах домов, вроде того, как это делал мексиканец Сикейрос… Нет, она была не глупа, эта маленькая Мирдза, она была довольно начитана для своих двадцати с чем-то лет, кое-где бывала, кое-что видела, вот знает же она Сикейроса, помнит репродукции Пикассо… Да, а где же она учится или училась?
Оказалось, она студентка филологического факультета. Вот откуда эти познания!
В город они возвращались вместе. Потом Викторс проводил ее до дома, оказалось, что она и живет неподалеку, на улице Криштиана Барона, а завтра они снова встретятся на том же месте, на взморье.
В воскресенье дело пошло так хорошо, что через два часа работы, продрогнув на неласковом мартовском ветру, они с удовольствием отыскали пустое кафе, долго сидели там, потягивая кофе. Мирдза даже не отказалась от рюмочки ликера.
Они обменялись телефонами. Мирдзе было далеко не безразлично, во что выльется мечта художника. Расстались они друзьями.
Через несколько дней Викторс вдруг выяснил, что не может вспомнить лицо Мирдзы Краулиньш. Миниатюрный этюд ничем не помогал ему. А Викторсу теперь казалось, что дело вовсе не в позе девушки на его новой картине, а именно в ее одухотворенном лице. Он столько раз перемазывал холст, что, отдай его под рентгеновскую экспертизу, эксперты могли бы насчитать у художника по крайней мере десять разных эпох творчества, как насчитывают их у Ван-Гога, или Пикассо. Вэтра, в их представлении, мог быть и «розовым», и «голубым», и «сентименталистом», и «имажинистом». Кем только он не был за эти две недели! Только автором картины «Девушка и море» не смог стать. Девушка была безлика, она была похожа на слепую. Известно, если художник не видит предмет своего искусства, то и полотна у него слепы.