Измучившись, Вэтра позвонил Мирдзе. Мирдза пришла к нему в мастерскую.
Ее тоже интересовала картина. Она не сказала — художник! Но Викторсу это и не требовалось. Он снова увидел ее лицо!
Теперь она приходила часто. Стояла в задумчивой позе у окна, — так ее легче было видеть у моря! — или сидела, забравшись с ногами, на диване, болтала, читала какую-нибудь свою книгу. По-видимому, у нее было мало друзей, только ее испанисты да книги. Сначала она даже понравилась Анне. Анна работала дома, не в мастерской, но приходила к мужу часто, то с горячим кофейником, то с неудающимся рисунком, то напомнить об обеде. Мастерская находилась на чердачном этаже того же дома, а Анна любила проявлять заботу о муже.
Картина продвигалась так быстро, как Вэтра мог только мечтать. Этюдами лица Мирдзы, ее фигурки и моря были увешаны все стены.
И вот несколько дней назад Анна, разглядывая почти законченную картину, вдруг сказала:
— Ты ее любишь! — и заплакала.
Это было такое невероятное обвинение, что Викторс вдруг словно онемел. А Анна хлопнула дверью и ушла.
С этого дня в доме начался тихий ад.
Мирдза не приходила. Может быть, ее тихий ангел шепнул ей, что Вэтре теперь не до нее. Может быть, началась весенняя сессия. Но Анна ревновала жестоко и безрассудно. Она ревновала Вэтру не только к Мирдзе, нет, она ревновала к возможному успеху картины, ревновала к мастерству, с которым Вэтра ухитрился написать это полотно.
Викторс понимал: всякая ревность делает человека тупым, ограниченным. Но он боялся за картину. Теперь он никогда не оставлял дома ключ от мастерской, а жена думала (и говорила ему), что он продолжает свои шашни, — так изящно стала она теперь выражаться! — и у него не хватало сил переубедить ее…
Кажется, напрасно взялся он сегодня за работу. Еще час-два такого бессмысленного стояния перед полотном с кистью в руке, и картина будет испорчена навсегда. Откуда тут такие потеки? Когда он успел наляпать эти красные пятна?
Он торопливо швырнул кисти, сбросил халат, умыл руки. Пожалуй, никогда уже не вернется к нему та душевная радость, с которой он начинал эту работу. И возможно, сама работа будет отныне доставлять только горечь, а очень может быть, что он уже никогда не закончит ее.
Он постоял немного, глядя на полотно, словно прощался с ним, хотя мог в любой момент продолжить работу. Но было какое-то ощущение, что это именно прощание.
Снизу раздались шаги, высокий голос жены произнес:
— Тебя к телефону! — и после небольшой паузы, словно бы со злорадством: — Звонит твой старый друг Балодис!