— Кто-то чужой! Ну, рассказывай, Илмарс, что натворил? Наверно, сдачи не дал какому-нибудь пижону? Смотри, если будет жалоба, вылетишь!
— Я всегда даю сдачу полностью и другу и врагу! — проворчал Илмарс и взял трубку.
— Кто у телефона? — спросил какой-то отдаленно знакомый голос, которого Илмарс никак не мог узнать.
— У телефона Илмарс Паэгле, — тревожно ответил он.
— Здравствуйте, Граф. С вами говорит Будрис.
Илмарса пошатнуло. Девушка-диспетчер ядовито сказала:
— Я так и знала, не сдал с червонца, а то и с полусотенной. Я давно говорила, что женатикам у нас в таксопарке не место. Они только о чаевых и думают.
В трубке встревоженно спросили:
— Вы меня слышите, Граф?
— Да.
— Приезжайте ко мне, как можно быстрее.
— Я только что принял смену.
— Я оплачу пробег и простой по счетчику.
— Есть!
Он не назвал того, с кем разговаривал, но короткое «есть!» вдруг встревожило девушку-диспетчера. Куда делась ее ядовитость и язвительность. Она взяла трубку, чтобы положить на рычаг, и высунулась в окошечко, как кукушка из часов.
— Надеюсь, все в порядке, Илмарс? Это не из дома? Не по поводу малыша?
— Нет, нет, Анете!
— Ну и хорошо! — и, успокоившись, занялась своим делом.
А Илмарс, неожиданно снова почувствовавший себя Графом, стремительно летел по только что политым улицам, держа баранку так цепко, словно это был автомат, и глядя так пронзительно сквозь смотровое стекло, словно ожидал вот тут же, немедленно, увидеть врага и броситься на него, с автоматом так с автоматом, с голыми руками, так с голыми руками, лишь бы он никуда не ушел, не повредил его маленькому сыну, его веселой и такой спокойной жене.
Два оперативных работника — Линис и Ниедре — столкнулись нос к носу в бюро пропусков. Линис прилетел самолетом из Вентспилса, Ниедре доставила оперативная машина из Мадоны.
— Линис, ты что здесь делаешь? — удивленно воскликнул Ниедре, — неужели в Вентспилсском районе вы границу заперли на замок?
— А тебе в Мадоне, видно, тоже стало скучно?
— Нет, — сказал Ниедре, — я к Балодису. Должно быть, станет снимать стружку за то, что мы упустили Чеверса. Он на днях ограбил совхоз и исчез. Прямо «неуловимый», как он себя называет.
— К Балодису? — маленький, крепкий, очень моложавый Линис — в свои тридцать он выглядел восемнадцатилетним — сделал страшные глаза и прошептал на ухо приятелю громким шепотом, как пугают детей: — И я тоже к полковнику!
Ниедре, прослуживший с полковником лет двадцать, присвистнул, сделал грустное лицо.
— Ну, дитятко, видимо, произошло что-то серьезное!
Друзья постоянно изощрялись в прозвищах для Линиса. За малый рост и моложавость его называли то мальчишка, то сынок, то дитятко, но Линис не очень обижался. Он, и верно, чувствовал себя мальчишкой, все в мире ему было внове, все интересовало, как только что открытая книга. Линис в свои тридцать лет по-прежнему был таким же страстным исследователем мира, какими бывают только в юности. Возглас приятеля не столько насторожил его, сколько вызвал в памяти сотни дерзких головоломных приключений, которые случались с ними, когда их вызывал Балодис и подключал к своим делам и заботам. Линис вдруг подтянулся, оправил светло-серый пиджак, проверил, правильно ли лежит галстук, — как, надев военную форму, проверял, точно ли посажена на голову фуражка, — и зашагал впереди приятеля.