— Все равно, счастливая ты, Даша!
— Ну, есть немного, — согласилась манекенщица, потому что заметила на остановке «Мартина», которого уже привыкла видеть каждое утро, и слегка порозовела.
* * *
«Погоды» в конце декабря стояли отвратительные: в такую слякоть хорошая собака хозяина улицу не вытащит, но Севе и Максиму, третий день не выходящим из квартиры Пахомовых, словно подземный штрек, заваленной гранитом науки, было не до климатических катаклизмов, так как они готовились к зачету. Близился Новый год, но настроение у студентов было отнюдь не праздничным.
Когда в разгар исступленной зубрежки из прихожей послышалось характерное кваканье электрического звонка, открывать пришлось Максиму, который впился тусклым неосмысленным взглядом в абзац учебника и поэтому забодал на своем пути деревянное кресло-качалку с валявшимися в нем чертежами из пустого тубуса, кинутого рядом. Потирая ушибленную лодыжку, студент открыл входную дверь и впустил свежую, как луговая земляничка, веселую Таню Голдобину, какая решила узнать, почему, собственно, их нет на казни египетской.
— Привет, — не отрывая взоров от книги, сказал Максим, непрерывно изучавший сведения о каркасных железобетонных конструкциях, и сразу стал отвечать на немой Танин вопрос. — Нет, позвать его я не могу. Всеволод недоступен, он заперся с лучшим конспектом в туалете.
— Я доступен, доступен… — начал оправдываться Севыч, выскакивая в прихожую с толстой общей тетрадью, и шепотом, чтобы не услышала Танечка, к какой он испытывал непреодолимую симпатию, о чем Воронову прекрасно было известно, обматерил своего друга пролетарским гимном. — «Кипит наш разум возмущенный»!
— Могли бы и поторопится. В очереди ребят всего ничего осталось, — сказала Таня, сначала проявив начальственную распорядительность, как пристало старосте группы, но потом, не сдержавшись, выпалила. — Доцент мне «автомат» поставил.
— У! — завыли парни от зависти волчьими тоскливыми голосами.
— Как ты смогла уговорить Чумаченку?
— Я ему отдалась, — потупив очи, чтобы не видно стало резвившихся там бесенят, ответила Таня и, наслаждаясь неподдельным смущением Севы, добавила. — В двух позах.
— У-у! — еще выше завыл Максим, оставив Танечку долго объяснять ревнивцу Пахомову, что она пошутила.
— Мир во время Чумы! — вяло прокомментировал Воронов обстановку из гостиной и, обойдя очень стороной коварное кресло, разлегся на мягком велюровом диванчике, потому что пора было отправляться в лапы доцента.
…Ему грезилось лицо Даши, то надменно-чужое, то светлеющее в улыбке; изящная кисть ее руки, затянутая в тонкую лайковую перчатку, которая однажды оказалась на автобусном поручне в такой близости от его пальцев, что он с трудом удержал желание прикоснуться к ней; нетерпеливый жест, каким она откидывала за плечо пряди светлых волос. Максим уже неделю и, как ему казалось, всю жизнь не ездил городским автотранспортом, мучительно отвыкая от своей любви…