Перед тем как вышли на лед, проводник сказал:
– Надо идти пятнасать километри через море. Десять километри до краница, потом есё пять, на всяки случай.
– Мы пойдем в Териоки? – спросил Сергей Львович, кажется, хорошо знавший эти берега.
– Та. Если я патаю, все патают. Вот так.
Финн показал, как надо падать: ничком, и поскорей набросать на себя снегу.
Сразу после этого тронулись в путь.
Идти оказалось нетрудно, только немного скользко в местах, где ветер сдул со льда неглубокий слой снега. Проводник еще сказал, что ветер – это хорошо, потому что задувает следы. Такого хорошего ветра ждали четыре дня.
И Антон старался на ветер зла не держать, хоть левая щека совсем заледенела и слезился глаз.
Там, откуда дул ветер, на самом горизонте светили прожектора, шаря по черному небу и белому морю. Это не спал Кронштадт, скользил огненным взглядом по сопредельным просторам.
Один раз, когда луч начал наползать, проводник остановился и поднял руку. Но рефлектор повернул в другую сторону, и падать не пришлось.
Через два часа сделали короткий привал. Каждому, даже статс-даме финн дал выпить по крышечке спирта.
Двинулись дальше.
Антон построил против ветра заслон из воротника и шарфа, мокрые ресницы заледенели, и черт с ними. Идти было успокоительно: левая нога, правая нога, левая нога, правая. Ни времени, ни пространства. Он думал, что будет бояться, но и страшно не было.
Трудно представить, чтоб какой-нибудь большевистский патруль поперся среди ночи гулять по ледяной пустыне. Думалось не о том, что схватят, станут бить, а потом расстреляют. Всё, не схватят. Их власть кончилась, осталась позади, съежилась до черной полосы далекого мыса.
Заботило будущее.
Антон знал, что в финском карантине придется отсидеть обязательные две недели, инкубационный период тифозных бацилл. Потом должен придти какой-то вызов. Откуда и от кого, Петр Кириллович не объяснил. Но он такой человек: если сказал, сделает.
Ах, какая разница! Где угодно жить, чем угодно заниматься, лишь бы подальше от страны, которая хочет от тебя только одного: чтоб тебя не было.
Идти получалось легче, если смотреть под ноги – так не задувало за пазуху. Из-за этой слепой ходьбы Антон не увидел, что Каролина Михайловна остановилась, и налетел на нее.
– Ради бога извините! Вы, должно быть, устали?
Бывшая статс-дама смотрела в сторону берега, хоть и непонятно, что там можно было разглядеть в верчении поземки.
– Это устье Сестры. У нас там была дача… Теперь это демаркационная линия. Мы за границей, мы в Финляндии!
Дама вдруг прижалась к груди Антона и заплакала. Не поймешь – от облегчения или из-за расставания с родиной.