Она стояла под каштаном. Возникла совершенно неуместная в такой момент мысль. Вот картина невероятного изящества: блеклый декабрьский сад и женщина, зябко обхватившая плечи тонкими руками, меж пальцев зеленеет нефрит, вверх тянется струйка голубоватого дыма.
Хорошо, что не забыл взять накидку – ведь простудится. Виктория такая хрупкая, беззащитная, не приспособленная к жизни.
Мелькнула еще одна мысль, теперь уже не просто неуместная, а гадкая – задняя. И обожгла: «Теперь у нее остался только я. Лоуренс вряд ли вернется. Никто больше между нами не стоит. Нас на свете двое!»
Задней мысли Антон очень испугался. Немедленно ее прогнал. Будто увидел, как по груди ползет отвратительный паук, скинул наземь и растоптал. Даже непроизвольно топнул ногой, по-настоящему.
Виктория обернулась на звук с вымученной улыбкой на мокром лице. Увидела, что это Антон, – и улыбка сразу исчезла. Это было отрадно. Это означало: «При вас можно не притворяться». И потеплело внутри, здорово потеплело. Пришлось даже прикрикнуть на разнежившееся сердце: «Смотри! Сейчас для этого не время! Всё погубишь!».
– Увезли? – спросила Виктория срывающимся голосом.
Он кивнул.
Вдруг она будто переломилась пополам. Безо всякой грациозности, неуклюже и тяжело села на блеклую зимнюю траву. Вероятно, именно это имеют в виду, когда пишут: подломились ноги.
Женщина закрыла ладонями лицо и безнадежно, некрасиво, с собачьим подвыванием зарыдала.
Антон бросился к ней, опустился рядом на колени. Залепетал, что всё будет хорошо, что профессор Шницлер – гений, и дело даже не в том, что гений, а в том, что он очень честолюбивый человек и не взялся бы оперировать, если б не имел хороших шансов, потому что у Шницлера репутация и много завистников, он всё время говорит, что ему нельзя радовать завистников и он скорее сам сдохнет, чем даст умереть своему больному, так что тревожиться не из-за чего, ведь у Шницлера такая анестезия и такие требования к стерильности, что любые случайности исключены…
Думал, что она ничего не слышит, рассчитывал лишь на успокаивающий тембр своего голоса, но Виктория вдруг подняла голову. Пудра слиплась комками, на щеках образовались потеки, текло из носу, с губы свисала нитка слюны. Ничего таинственного, ничего красивого. Просто измученная долгим страданием, потерявшая самообладание женщина, которой страшно и скверно.
У Антона будто остановилось сердце. Господи, такой она была ему еще дороже! «Потому что земная, тебе под стать», – шепнула задняя мысль – и была с презрением перечеркнута.
– Вы правда так думаете? – всхлипнула Виктория, вытираясь платком. – А как же доктор Лебрен из Женевы? Он же сказал: десять против одного?