Не упираясь, послушно, Антон встал туда, где несколько секунд назад стоял застреленный. Прищурил близорукие глаза.
Да, польских офицеров было двое – улыбчивый и хмурый. У обоих в руке по пистолету.
Лица хмурого было толком не разглядеть – он тер ладонью левую щеку, правая щека подергивалась в тике. Антон поскорее перевел взгляд на второго.
Тот был не такой страшный. Вообще не страшный. Красивый, в пенсне. Покачиваясь на каблуках, с добродушной улыбкой рассматривал огромного, в сажень, бойца с заросшим щетиной лицом. Верзила старательно тянулся, держал длинные руки по швам. Вместо уха темнел бугор запекшейся крови, и вся левая половина гимнастерки была в бурых пятнах. Вспомнился вчерашний поляк с отрубленной рукой – мелькнул в памяти и пропал.
Добродушный (одна звездочка на погоне – стало быть, подпоручик) сказал своему товарищу:
– Spójrz, Pierre, со za małpa. Łapy do kolan.
Второй (три звезды – капитан), не поднимая головы, проворчал:
– Chcę tę małpę do zoo zawieźć?
– Zagramy w «honnêteté», jak wtedy?
Капитан страдальчески сморщился, всё потирая щеку:
– Rób że chcesz.
Тогда подпоручик на чистом русском обратился к пленному:
– Признавайся, урод, ты польских женщин насиловал? Барышень польских …? – похабный глагол он выговорил с особенной отчетливостью.
Боец молчал, только помаргивал.
– Ты мне отвечай, солдат, а то я тебя в красный рай отправлю. Отвечай правду. Признаешься честно – не убью. А станешь брехать – сию секунду шлепну. Слово офицера. Ну?
Весело улыбаясь, офицер нацелил дуло верзиле в пах.
Небритый прикрылся обеими руками, весь сгорбился.
– Считаю до трех. Признаешься – не убью. Слово. Раз, два…
– Был грех, ваше благородие! – крикнул пленный.
Подпоручик убрал руку с пистолетом за спину.
– Молодец. За честность этот грех я тебе отпускаю. А слово свое сдержу.
Он двинулся вдоль строя дальше, хмурый офицер за ним. Будто припомнив нечто малосущественное, первый обернулся.
– Только вот пан капитан тебе никакого слова не давал… – И засмеялся.
Второй приподнял руку с пистолетом и выстрелил бойцу в пах, прямо через скрещенные ладони. Раненый с воплем рухнул на колени, ткнулся лбом в землю, повалился наземь, задергался всем телом. Опять шарахнулись соседи, опять сорвались с места караульные.
Антон не мог пошевелиться.
– Не ори. Башка болит! – тоже по-русски и тоже без малейшего акцента рявкнул капитан. Прицелился, выстрелил еще раз. Крик оборвался.
Двое в нательных рубахах потащили труп за ноги.
Остальные еще не вернулись на место, впереди стоял один Антон. Слева и справа была пустота. Из-за этой случайности что-то сдвинулось в часовом механизме судьбы. Стрелка, отмеривавшая последние минуты жизни, понеслась по циферблату, переведя счет на секунды.