— Скорее всего это червяк, — заявил кюре. Дядя Бельом все стонал, склонив голову набок и прислонившись к дверце, — садился он последним.
— Ох! М-м.., м-м.., м-м… Верно, это муравей, большущий муравей, уж очень больно кусается… Вот, вот, вот, господин кюре.., бегает.., бегает… Ох! М-м.., м-м.., м-м… До чего больно!..
— К доктору ты ходил? — спросил Каниво.
— Ну уж нет!
— А почему?
Страх перед доктором, казалось, исцелил Бельома. Он выпрямился, не отнимая, однако, руки от уха.
— Как “почему”? У тебя, видно, есть для них деньги, для этих лодырей? Он придет и раз, и два, и три, и четыре, и пять, и всякий раз подавай ему деньги! Это выйдет два экю по сто су, два экю! Как пить дать!.. А какая от него польза, от этого лодыря, какая от него польза? Ну-ка скажи, если знаешь?
Каниво засмеялся — Почем мне знать! А куда же ты все-таки едешь?
— Еду в Гавр к Шамбрелану.
— К какому это Шамбрелану?
— Да к знахарю.
— К какому знахарю?
— К знахарю, который моего отца вылечил.
— Твоего отца?
— Ну да, отца, еще давным-давно.
— А что у него было, у твоего отца?
— Прострел в пояснице, не мог ни рукой, ни ногой пошевельнуть.
— И что же с ним сделал твой Шамбрелан?
— Он мял ему спину, как тесто месят, обеими руками! И через два часа все прошло!
Бельом был уверен, что Шамбрелан, кроме того, заговорил болезнь, но при кюре он постеснялся сказать об этом.
Каниво спросил, смеясь:
— Уж не кролик ли туда забрался? Верно, принял дырку в ухе за нору, — видит, кругом колючки растут.
Постой, — сейчас я тебе его спугну.
И Каниво, сложив руки рупором, начал подражать лаю гончих, бегущих по следу. Он тявкал, выл, подвизгивал, лаял. Все в дилижансе расхохотались, даже учитель, который никогда не смеялся. Но так как Бельома, по-видимому, рассердило, что над ним смеются, кюре переменил разговор и сказал, обращаясь к дюжей жене Рабо:
— У вас, говорят, большая семья?
— Еще бы, господин кюре… Нелегко детей растить! Рабо закивал головой, как бы говоря: “Да, да, нелегко их растить!»
— Сколько же у вас детей?
Она объявила с гордостью, громко и уверенно:
— Шестнадцать человек, господин кюре! Пятнадцать от мужа!
Рабо заулыбался и еще усиленнее закивал головой.
Он сделал пятнадцать человек ребят, один он, Рабо! Жена сама в этом призналась! Значит, и сомневаться нечего. Черт возьми, ему есть чем гордиться!
А шестнадцатый от кого? Она не сказала. Это, конечно, первый ребенок? Все, должно быть, знали, потому что никто не удивился. Даже сам Каниво оставался невозмутимым. Бельом снова принялся стонать:
— Ох! м-м.., м-м.., м-м.., ох, как ухо свербит внутри!.. Ох, больно!..