Две руки перевернули девушку и развязали. Кистей она совершенно не чувствовала.
Под спиной оказалась подушка, пленница приподнялась, поднос уже стоял на ее вытянутых ногах. В маленькой алюминиевой кастрюльке болталась вода с кусочками картошки. На пластмассовой розовой тарелке лежал кусочек вареной рыбы.
– Ешь.
– Я не могу, я не чувствую рук.
– Мне, что ли, прикажешь тебя кормить? – Трясущаяся от злобы рука направила старую пластмассовую ложку ко рту девушки. Та увидела желтый слоистый ноготь и отвернулась.
– Ты еще тут капризничаешь?! Ну-ка, открывай свой поганый рот. – Брызги из ложки полетели в лицо, а затем и сама ложка упала на пол. – Будешь жрать прямо из кастрюли! – Алюминиевые края больно вонзились в пересохший рот. Дрожащие пальцы лезли между губ и зубов, разжимая челюсть. – Ишь ты какая принцесса выискалась.
Девушка сделала глоток, потом другой. Теплая жидкость влилась в желудок.
– Теперь рыбку. Ты же любишь рыбку? – Слоистый ноготь коснулся рта. Жевать было трудно. Резиновый кусок провалился вслед за баландой.
– И с хлебушком.
– Я попробую сама.
– То-то. Вздумала капризничать!
Онемевшими пальцами она взяла хлеб и долго жевала его. Два безумных глаза наблюдали за ней..
– Я хочу в туалет, – сказала девушка.
В ответ услышала негромкий хриплый смех.
– Принесу сейчас тебе банку. Еще возись тут, убирай за тобой. Ты уже нагадила мне на полу, когда пришлось тебя сюда тащить. Ох и напилась же ты! Ты случайно еще не обделалась? Все-таки долго сидела тут одна. Ну-ка, проверим простыню. Сухая вроде. Пойду принесу банку.
– Отвернитесь, пожалуйста. – Девушка очень старалась быть вежливой, чтобы никого не злить.
Москва. 200... год
Утром шел дождь. За окном было темно, но Катя поняла это, услышав тяжелое постукивание капель по жестяному подоконнику и листве. Она проснулась сама. Свет из коридора слабо освещал палату, пробиваясь в окно над дверью. Нашарив под кроватью баночку для анализов, Катя сонная побрела в туалет.
На посту ей всучили градусник, и Катя пошла обратно в палату мерить температуру. Она лежала и смотрела в потолок, стараясь ни о чем не думать, только слушала дождь. Потом медсестра проверила температуру, поставила клизму, побрила и дала какие-то таблетки. Катя задремала, сквозь сон слышала, как собираются на завтрак соседки, скоро ее разбудила женщина в белом халате и сказала, что ей уже пора.
* * *
– Считайте до девяти. – Медсестра нашла вену на локтевом сгибе, аккуратно ввела иглу.
«Вот и все», – только успела подумать Катя и провалилась в небытие.
Бескрайняя пустыня расстилалась вокруг. Горячий тягучий воздух не давал дышать. С трудом продираясь сквозь его полиэтиленовую толщу, Катя шла к одиноко стоящему посреди этого знойного безмолвия страшному железному креслу с высокой спинкой, кривыми ножками и кое-как припаянными изогнутыми подлокотниками. Вся ломаная конструкция напоминала изуродованный остов когда-то красивого высокого трона, побывавшего в пожаре. Железо так нагрелось под палящим солнцем, что приобрело красновато-белый оттенок. Она села. Напротив кресла из марева соткался прозрачный экран, на котором она увидела свой живот, а внутри него, в защищенном пространстве матки, находился ребенок. Он безмятежно копошился, то поднося ручку ко рту, то убирая ее, и иногда сгибал и разгибал в коленях ножки. Катя видела, как ритмично бьется маленькое сердечко.