Оливии… «Нет, – сказал себе Ной, – Оливия тут ни при чем. Пока ни при чем».
– В первую очередь я подумал о тебе. Поэтому и приехал. Хотел, чтобы ты знал, над чем я собираюсь работать.
– Это ошибка.
– Может быть. Но теперь это моя жизнь. И моя работа.
– Думаешь, он написал бы тебе, если бы ты не был моим сыном? – В прищуренных глазах Фрэнка читались страх и гнев. О том же говорил надтреснутый голос. – Этот сукин сын годами отказывался говорить с кем бы то ни было. А пытались многие. Брокоу, Уолтерс, Опра… Никаких комментариев, никаких интервью, ничего. А сейчас, когда ему осталось сидеть всего несколько месяцев, он пишет тебе и предлагает выложить свою историю на блюдечке. Черт побери, Ной, это не имеет отношения к твоей работе. Это имеет отношение ко мне.
– Может быть, – холодно ответил Ной, снова надевая очки. – А может быть, к нам обоим. Нравится тебе моя работа или нет, она моя. И я буду ее продолжать.
– Я никогда не говорил, что мне не нравится твоя работа.
– Нет, но и обратного тоже никогда не утверждал. – Ной только сейчас понял, насколько это его удручало. – Я беру свое всюду, где нахожу его. И не отступаю. Этому я научился у тебя. Увидимся в воскресенье.
Фрэнк сделал шаг вперед и открыл рот. Но Ной уже шагал прочь. Ощутив свой возраст, отец сел, опустил взгляд и уставился на свои руки.
Плохое настроение сопровождало Ноя всю дорогу домой, как надоедливый пассажир на заднем сиденье серо-стального «БМВ». Он опустил крышу и включил радио на полную мощность, пытаясь избавиться от гнева, владевшего всеми его мыслями.
Ему было не по душе внезапное открытие, что Фрэнк вовсе не собирается плясать от радости из-за успеха, которым пользуются книги сына.
Он знал, что это глупо. Он был достаточно взрослым, чтобы не нуждаться в родительских оценках и аплодисментах. В конце концов, ему не восемнадцать лет и он не забросил победный мяч на исходе четвертой четверти баскетбольного матча. Он зрелый человек, довольный своей жизнью и своей работой. Ему хорошо платят и похвалами тоже не обделяют, так что, слава богу, его самолюбие не страдает.
И все же он знал, прекрасно знал, что отец не одобряет его творчество. Просто никому не хотелось ссориться, и оба предпочитали молчать.
«Вплоть до сегодняшнего дня», – подумал Ной.
Сэм Тэннер не просто предложил рассказать свой случай. Он вбил клин в трещину, о существовании которой Ной знал давно. Эта трещина между ним и отцом возникла в тот момент, когда Ной решил писать о кругах, расходящихся по воде после убийства.
Если бы он писал детективы, где все выдумано от первого до последнего слова, этого не случилось бы. Фантазия – это одно, а копание в грязи и выставление на свет божий действительности – совсем другое. Зачем писать на потребу публики о настоящих убийцах, жертвах и людях, сумевших выжить? Именно это не нравилось его отцу… и именно этого он не мог понять.