Николай и Маша старались не смотреть на Абдулку. Маша подошла, поцеловала в макушку: «Эх, мальчишечка, спасибо. Дай-ко я тебя подстригу». Рот Абдулкин дернулся, брызнули слезы. Он взвыл и, оттолкнув Машу, бросился вон из избы. Зацепился за порог, грохнулся в сенках, завыл еще громче и был втащен Малаховым обратно в горницу. Беспризорник всхлипывал и содрогался от ненависти, пока ко лбу его прикладывали пятаки, и бормотал:
— Сожгу, сожгу купчину, мироеда, сплутатора! Это он нарочно такие краски сунул.
— Ну и не рисовал бы ими! — успокаивала его Лебедяева. — Взял бы карандашики цветные — да и благословясь. Чем плохо? А то — купец, купец…
— Это она верно толкует! — поддакнул Николай. — Красками-то — это тебе, брат Абдул, не так просто! Любое ремесло так просто не постигнешь — учиться надо! Давай в школу ступай, а там вместе с иной наукой и рисование превзойдешь!
— Ну да, в школу! — жестко усмехнулся Абдулка. — Кто же меня кормить-то станет, интересно?
— А мы усыновим — верно, Маш? Пока своих ребят нету — живи с нами, а будут — не помешаешь, где один, там и двое. Или трое… а?
Маша вспыхнула, пожала неуверенно плечами:
— Мне-то что! Пускай живет сиротка.
— Сиро-отка! — передразнил мальчишка. — Да сами-то вы кто такие? Венчанные, что ли? Только сойтись успели.
Абдулка плюнул, сгреб брошенную на пол картину и понес из дома. Малахов поперхнулся квасом, задышал недобро, однако сдержался:
— Ты подожди, постой. Зачем рисовал-то?
— Так… Вам хотел подарить вообще-то…
— М-да… Это конечно… Сам все придумал или срисовал?
— Сам… срисовал! — Беспризорник выскочил из избы и, вернувшись через минуту, протянул сверток. — Вот, смотри.
Это была олеография на манер старинного лубка — добротная, на глянцевой бумаге, с отливающими атласом красками. Милон был в голубом кафтане, розовых чулках, в розовом же парике; привстав на цыпочки, тянулся он к пышной Прелесте. У нее платье красное с зеленым атласным лифом, как у карточной дамы, огромные букли, на щеках тщательно выписанные румянцы, словно два больших яблока. Она горестно морщила алый рот и тоже, встав на цыпочки, протягивала руки Милону. Вверху картины, посередине, некто розовый, похожий на поросенка, кидал в них цветы. Стихи, старательно переписанные Абдул кой, помещались внизу. Картинка, подаренная Женькой Войнарским.
— Эхх… — вздохнул наконец Малахов. — Вот оно, мать моя, как в жизни-то бывает. Где, говорит, любови нашей прежние успехи.
…Вернувшись утром домой с раскарябанным пролеткой плечом, Малахов был угрюм и подавлен. Маша виновато; приниженно крутилась вокруг него, пыталась ставить примочки к разбитой коже. Он отодвигался, косился, и она старалась касаться его реже и ласковей, чтобы не спугнуть. И у нее болела душа, да разве все ему скажешь? Нет на свете мужчины, который бы понял пóзднее, под утро, возвращение близкой ему женщины.