А его вместо этого занесло черт-те куда, подумать невозможно — в бандиты!
Ударит час, обрушатся расписанные надолго и накрепко судьбы, и кидает людей той порой пригоршнями, россыпью в белый свет, как в копеечку! А дальше мучило, трясло, перевертывало на ухабах — и вот, довертело… Но дело не в этом. Почему же путь, презираемый обычно просвещенными людьми, достался именно ему, Александру Мартынову?
По части денег, отметим это сразу, он всю жизнь был довольно равнодушен. Хватало бы на еду, одежду, маленькие бытовые мелочи. Не замечалось в нем и особенного честолюбия, в отношениях с товарищами и подчиненными по службе он держался ровно и доброжелательно, твердо усвоенный устав офицерской чести выполнял свято, хоть и не всегда это было ему выгодно.
Единственно, чего всю жизнь не хватало нынешнему Черкизу и к чему он всю жизнь стремился, была любовь. Он ждал и искал ее со стороны самых разных людей. Ни солдат, ни партнер по игре, ни последний извозчик не могли избежать чар, направленных на них жаждущим любви целого света Александром Мартыновым. Найти для каждого необходимое тому слово, интонацию, затронуть точно и больно поющий нерв, который отзовется сразу и благодарно на опытную в добывании любви к себе душу, — о, это была целая наука! Иногда это удавалось ему, иногда нет, но в любом случае он рассматривал удачу или неудачу как вопрос тактики и тогда подробно анализировал взгляды, слова, вздохи и касания. Бывали удачи, бывали. По крайней мере, те двое, что нам известны — Маша Лебедяева и баянист Витенька Гольянцев, — в большой степени испытали силу мартыновского обаяния и поддались ему, несомненно. Однако любовь их к нему, как известно, тоже имела свои границы. Полную же любовь к себе, самозабвенную и истинную — так ему казалось, — он испытал именно в мире, где господствовало звонкое и хлесткое имя — Черкиз! Любовь, вера, безусловная и слепая, со стороны людей самого различного происхождения и умственного уровня — от бродяг и микроцефалов до бывших студентов, офицеров и дьяконов. И всеми ими управлял он — сильный, умный, когда надо, безжалостный, порою ласковый и доверительный, — применяя ту же науку достижения любви. Только что выбор средств здесь был, соответственно, более широк: в него входило не только размягчение души испытуемого, но в ряде случаев и просто примитив, как-то «удар-скуловорот» да и кое-что посильнее, что позволяло ему возвышаться в своих мечтах до настоящего «рыцаря плаща и кинжала».
Когда-то заброшенный в этот город в поисках тайной белогвардейской явки, нашедший ее разгромленной и едва сам не угодивший в руки ЧК, он попал в шайку совсем случайно. Однако мысль о побеге ушла как-то разом, едва он понял, что только здесь возможна для него настоящая жизнь — обожаемого владыки. С этого началось его новое бытие: справиться с тогдашними главарями орудовавших в городе шаек и объединить их под своим руководством он сумел без особого труда. Явку, к которой он стремился несколько лет назад, Черкиз все-таки нашел, хоть и не в том лице, какое предполагалось. Новый союзник держал Мартынова на расстоянии: «Извольте же слушать столбового дворянина и старшего по чину, поручик!» И Мартынов слушался, выполнял все приказы, твердо памятуя, однако, о том, что Лунь признавать не хотел, совсем упускал из виду: он, конечно, голова и личность в этом смысле замечательная для дела, ну, а если глянуть по-другому? Пожилой человек, немощный именно тем, что сила реальная — не у него, нет… Недавнюю операцию по взятию сберкассы оба положили считать последней: стало опасно, недавно угрозыск совсем сел на хвост, пришлось убирать одного… Хотя и с этим получилась неувязка: Федьку утром нашли убитым, а посланный с ним новенький вообще куда-то исчез. Ладно, теперь осталось уже совсем недолго… Формально, как Черкиз объявил своим, дележка — «тырбанка» — откладывалась до прибытия посредников, должных обменить ассигнации на золото; но были куплены уже два билета: без всякого дележа Черкиз и Лунь уезжали на Восток, к маньчжурской границе, и вот там-то Александром Александровичем Мартыновым запланирован был последний выстрел…