Письмоводитель — рыжий старичок с жидкими косицами на висках, кривым, похожим на запятую ртом — равнодушно вписал в толстую книгу фамилии Малахова и Лебедяевой, заставил десятника с Зонтовым расписаться как свидетелей. Бочком полез из-за стола, протягивая новобрачным сухую, лопаточкой, ладонь. Поздравил, оглядел с удивлением: «Ну, что еще? Сделали дело — уходите, чего очередь держите?»
— У нас вот еще… — заторопился Николай. — Мальчонка… усыновить бы надо.
— Кто усыновляет? Чей ребенок? Ваш? — Он обратился к Лебедяевой. — Или мужа?
— Он ничей, — ответила Маша. — Нет у него ни отца, ни матери. Беспризорник.
— И вы, э… решили усыновить? — Кончик запятой удивленно полез вниз.
— Ты работай свою работу, гражданин! — вмешался Анкудиныч. — Развел тут, понимаешь, церемонию!
— Прошу посторонних не мешать! А ты, мальчик, изъявляешь согласие?
Абдулка стоял бледный и растерянный, не зная, что ответить: слишком неожиданно было то, что он услышал. «Да чего спрашивать! Согласен, ясно!» — донесся до него малаховский голос. Вот сам Николай склонился к нему, спросил:
— Тебя как крестили-то?
— Колькой… — толкнулся шепот сквозь пересохшее горло.
— Ну, тогда мы с тобой совсем станем тезки! А отца твоего как звали?
— Не знаю. Не помню.
— Значит, фамилию и отчество с меня пишите. Вот так!
— Перестаньте распоряжаться-е! — разозлился вдруг письмоводитель. — Скорые какие выискались! Извольте глянуть: пришли — и все сразу им сделай, одним махом.
Но тут Иван Зонтов неожиданно для всех заворчал столь грозно и тревожно, что старичок испуганно вскинулся и склонился над книгой.
Немножко выпили в летнем павильончике: за чету, за нового Малахова. Один Абдулка ничего не ел, отказался даже от морса: так путано, тяжело было на душе от дум про парня из губрозыска, подбирающегося теперь к Николе, — не зря, совсем не зря пришел он тогда в артель! Что он, Абдулка, наделал — сказал тогда летом, что знает убийцу! Описал и приметы — но нет, дудки, теперь из него слова не вытянуть! Да только это и не нужно, если уж разыскали, так просто не отвяжутся. И сказать Николе про этот разговор тоже страшно: вот, подумает, прибрал сына на свою голову — я его за человека посчитал, а он, подлюга, меня же в тюрьму норовит определить… Смеются, пьют вино, а что знают? Ничего не знают… И холодно было мальчишке: он ежился, прятал руки глубоко в карманы.
От павильона разошлись. Десятник с Зонтовым в одну, а Малахов с Машей и Абдулкой — в другую сторону. Они направились в фотографию. Это была малаховская идея.
«Будет фото! — заявил он. — На всю жизнь!»