С тех пор как Баталов повесил этот шедевр на стену, жизнь его стала весьма неважной. Как ни пытался он разъяснить, что плакат незакончен исключительно из-за отсутствия нужной краски, что как источник информации он от этого нисколько не пострадал, — дело было сделано, и оставалось пожинать горькие плоды. Во-первых, в неофициальном общении Баталова не называли теперь иначе, как «Кроме того»; во-вторых, каждый считал своим долгом не только устно, но и письменно внести свою лепту в содержание плаката. Так, под «Кроме того» было приписано различными почерками: «14, 15, 16 апреля — Гайди-фитр (мусульм.)»; «19, 20, 21, 22 июня — Гайди-курбан (мусульм.)»; «18 сентября — Судный день (евр.)». Упрямый Миша, плакат, однако, не снимал — знал по опыту, что это могут расценить как слабодушие.
Дождь кончился. В кабинете было светло и тоскливо. Внизу в «байдарке» — камере для задержанных — пьяный тянул на одной ноте: «Звя-нит зв-ванок нащё-от пр-раверки-и…»
Раздражала мокрая одежда. Липла к телу, оно словно вязло в ней. На ночь весь губрозыск выезжал в район речного плеса, где шевелился еще со своими людишками бандит Снегирев — бывший матрос речной флотилии. Баталов запер дверь изнутри на ключ и стал раздеваться. Оставшись в трусах, пиджак повесил на спинку стула, брюки разложил на единственном табурете. За три часа одежда должна была хоть немного подсохнуть.
В окно сладко пахнуло свежим ветром, жарким и влажным. Миша перегнулся через подоконник, поглядел вниз. Во дворе губрозыска сидел на локомобиле городской дурачок Тереша Рюпа и воображал, что со страшной скоростью куда-то мчится. Локомобиль этот, реквизированный еще зимой у заворовавшихся частников — братьев Нестеренок, был предметом длительных и бесплодных переговоров губрозыска с коммунхозом. Но, пока те тянули с принятием его на свой баланс, предприимчивые городские механики по ночам совершали опустошительные набеги, и теперь только остов машины, мрачный и ободранный, одиноко торчал возле коновязи. Тереша же Рюпа был в губрозыске человеком почти своим: его тут подкармливали, поручали поить лошадей, мести двор, чем он несказанно гордился. Толстый, белесый и прыщавый, в старых галифе и гимнастерке с нацепленным на нее неимоверным количеством каких-то значков и крестов, Рюпа важно восседал на железном сиденье.
— Куда поехал, Тереша? — спросил Баталов.
— У-у! У-у! Ду-ду-ду-у! — закричал дурак. — Москву! Москву!
Миша отошел от окна, потянулся и, отодвинув подальше наган, который только что собирался чистить, полез в сейф. Вытащил из-под кучи бумаг тщательно скрываемое сокровище: Эдгар Райс Берроуз, «Возвращение Тарзана».