Федор говорил что-нибудь вроде: «К такому платью да еще бы голову…» Она смеялась, и легкая краска оживления вновь приливала к ее лицу.
Федор знал: раньше она любила слушать оперетты. Но теперь вдруг решительно отказалась посещать их.
— Почему? — спросил Федор.
— Не нравится, — уклончиво ответила Марина.
— Да, — задумался Федор, — красивая неправда.
Она как-то странно, немного насмешливо и сожалеюще посмотрела на него.
— Ты думаешь?
— Конечно. Блеск, мишура…
— Позволь, а опера?
— Опера — другое дело. В ней я вижу правдивые человеческие чувства и забываю об условностях сцены.
Она больше ничего не сказала, но, видимо, не согласилась с ним.
Все чаще и чаще Марина, не ожидая мужа, одна уезжала к сыну, который находился у матери, в городе.
Федор давно научился безошибочно угадывать, когда Марина недовольна чем-нибудь, хотя она сама старалась не показывать этого. Но теперь Марина почти всегда была недовольна, и, встречая ее в институте внешне спокойную, строгую, такую же, как всегда, он все чаще и чаще чувствовал холодок отчуждения.
— Марина, что с тобой?
— А как по-твоему?
— Не знаю.
— Вот и плохо, Федор.
— Ну, в чем дело? Скажи!
— Оставим это. К чему?
— Но я хочу знать.
— И что? Что-нибудь изменится?
Да, если даже он сам был виноват в ее отчуждении, ничего не могло измениться. Но он не считал себя виновным. Он шел к поставленной цели упорно и страстно, и пусть ошибался и метался в поисках — не было на земле ничего такого, ради чего он поступился бы своей мечтой. Ведь мечта эта была связана и с Мариной тоже. Неужели она не принимает его дело как родное, самое главное в жизни? Федор хотел, чтобы оно стало главным и для нее. Но чем настойчивее он был в этом своем желании, тем непоправимее отходила от него Марина.
Что он мог сделать? Встревоженный, на время оставлял свои учебные дела, водил Марину по театрам, с ней и с Павликом в выходные дни до темноты гулял в парке; предупредительной и тихо счастливой была Марина в эти дни. Но книги и чертежи властно тянули к себе, и, видя беспокойство Федора, Марина настораживалась и вновь замыкалась в своем маленьком, непонятном ему мирке.
Они жили на стипендию. Видя, как Марина болезненно, хотя и желая это скрыть от него, переносит неустройство их жизни, Федор сказал ей однажды:
— Ты очень нетерпелива. Сразу ничего не делается.
— А разве я требую чего-нибудь от тебя?
— Требуешь! Требуешь молча и неотступно!
Неужели он сказал это так резко и обидно, что заставил ее побледнеть?
Она ответила тихо, расширив посветлевшие глаза:
— Этого еще недоставало! Я прошу не вытягивать у меня из души то, в чем я еще сама себе… боюсь сознаться.