Бабушка так аппетитно про всё рассказывает! И про то, как весело, с сёстрами, толкли в большой деревянной ступе пшено, чтобы испечь из этой муки вкуснейшие блины…
– Это – Великим Постом, в конце зимы. Хотелось всё же иногда чего-то вкусненького. Мать, Параскева, говорила: хотите блинов? Идите, толките пшено!
– А почему из обычной муки не пекли? – спрашиваю я.
– Ну, что ты! Пшеничная мука – только для хлеба!
– Надо как-нибудь попробовать, натолочь пшена… – говорю я мечтательно.
– Делать тебе больше нечего? – смеётся бабушка.
…И про то, как зимними вечерами сидели в хате при лучине, с сёстрами и подругами, и рассказывали друг другу сказки и разные истории…
– Тогда-то я и научилась рассказывать, – говорит бабушка. – Хотя я была самая младшая, но все обратили внимание, что я рассказываю лучше многих взрослых. Я с первого раза всё запоминала и могла много своего добавить. Я даже не знаю, откуда у меня что бралось. Как-то само приходило на язык. Наверное, оттого, что я с детства много читала. Книги были моя страсть! Мне от матери даже влетало за это. Она даже прятала их от меня. Но я их везде находила!
…И как весной ходили в лес за рекой за синими подснежниками… Бабушка их называет «пролесками». Бабушка всю жизнь обожает цветы! Она без цветов жить не может. Любая ветка, любая косточка, воткнутые ею в землю, приживаются и зацветают! А весна для бабушки всегда начинается с букетика синих пролесков, которые появляются в лесах к её дню рождения…
И опять наступает долгий зимний вечер. И мой сынок сладко посапывает в кроватке…
– Бабушка, расскажи что-нибудь о своём детстве, – прошу я.
– Так ты ведь знаешь уже всё наизусть! – говорит она.
– Всё равно расскажи!
* * *
– А почему ты никогда не спросишь меня, как всё было? – как-то раз спросила меня бабушка.
– Ты о чём, бабушка?
– О войне. О концлагерях. Разве тебе не интересно узнать?
– Бабушка, так ведь я всё знаю! Всё помню…
– Откуда ты можешь знать? Ты никогда не спрашивала меня об этом. И я никогда не рассказывала тебе.
– Но ты рассказывала это ПРИ МНЕ. Всю мою жизнь. С первых дней… Бабушка, это вошло в меня с пелёнок! Ещё с тех пор, когда я лежала в колыбели – там, на Философской улице… И потом, много-много раз в жизни, ты рассказывала это другим, но при мне…
– Но ведь ты была ребёнком, разве ты могла что-то понимать?
– Бабушка, я ВСЁ понимала! У меня ощущение, что моё детство прошло в Освенциме… Да, у меня в детстве был Освенцим… и Дахау… и Маутхаузен… и Равенсбрюк…
– Ты что, даже все названия помнишь?
– Да. Ещё был Бухенвальд. Но это – мужской лагерь, и ты (и я вместе с тобой) мы были там недолго, проездом… Помню, и буду помнить до конца своих дней. Разве это можно забыть?… Бараки, нары, белокурых надзирательниц, штабеля синих трупов у бараков… суп из брюквы… маленьких еврейских детей, которых отправляют в газовые камеры… Мне кажется, я вижу и сейчас их лица… Да, я это видела всё своими глазами, бабушка!!! А ещё никогда не забуду лай овчарок… О, как я боюсь всю жизнь овчарок! Когда мимо пробегает овчарка, я чуть не кричу от ужаса, потому что я помню, помню, как они набрасывались на того, кто делал шаг в сторону…