Ночами он еще спал дома. А чуть рассвет — уходил на чердак. Чтобы никто не приметил ненароком.
Но однажды забыл папиросы на столе, на кухне. Сосед старик и приметил, спросил прищурясь:
— Давно ли Федя домой воротился?
— С чего ты взял? — побелела мать.
Сосед указал на папиросы.
— Да кто-то из сосновцев забыл их. Мало ль заходят на огонек? — всплеснула баба.
— Да кто ж чужой закурит в избе, коль малое дите тут имеется? Окромя, как своему, никому чужому не дозволите, — запереживался дед. И, согнувшись пополам, вышел из избы.
У калитки он остановился. Оглядел дом. Федька наблюдал за ним с чердака. Старик, дождавшись первого прохожего — кузнеца, остановил его. Завел разговор:
— Твой Иван где ныне? Не узнал еще? А вот Федька Бобров вернулся. В доме своем прячется. С добра ль такое от своих отрешиться? Знамо, рыло в пуху, коль на люди не показывается. Видать, виноват, антихрист, что другие не воротились в дома.
— Ты его видел? — спросил кузнец старика.
— Самого — нет. Прячут его бабы. Да только концы со всех сторон лезут. Папироски позабыли спрятать. Так и остались на столе. Говорят, кто-то с сосновцев забыл. Да где там! У нас в деревне таких не продают. Мужики махру больше курят. Ребята — «Прибой». А тут — дорогие лежат. Длинней пальца. В коробке. А на ей — конь нарисован на горе. Таких у нас не бывало. Да и кто купил бы? Мы? Не-е! Что проще да подешевле! — закашлял дед.
— Федька на такие тоже на разорится. Он — скупой, гад. Как и Пелагея. Она б его за такие траты живьем бы сгрызла. А папироски мог кто хочешь забыть. К ним с района приезжали. Помнишь? Двое холеных. Все Пелагею спрашивали про ту, поселковую. Приходила ли она в гости, собирались ли они с Федькой ожениться? Верно, теперь под нее копают? Так вот, они могли забыть. Если б Федька воротился, давно бы мы прознали, что вживе он и в здравии, — не поверил кузнец и, отмахнувшись от деда, пошел своей дорогой.
Старик, покряхтев, домой поплелся, оглядываясь на дом Бобровых.
Федька, поняв оплошку, слез с чердака и, не предупредив своих, вскоре ушел в тайгу.
Он и предположить не мог, что старик-сосед, чей сын в числе других оклеветал Боброва, не успокоился. И пошел будоражить деревню: всех и каждого, кого встречал на пути.
К вечеру возле Федькиного дома все село собралось, подогретое любопытством одних и злобой других.
— Как это он живой воротился? Один со всех?!
— Запродал наших чекистам!
— Тащи его с избы! Пусть ответствует люду, где другие! Пошто их повязали, а ен на воле?
— Всех надо выволочь! Ишь, гадючье семя! Попрятались по углам! Из-за них все мужики загинули!