Милиция пустила в ход резиновые дубинки. Это взъярило всех разом.
— Кроши мусоров!
— Дави лягавых! — послышалось со всех сторон, и толпа мужиков озверело бросилась на милицию.
В руках воров сверкнули ножи. Городские набросились на милицию с булыжниками, осколками стекла. Люди свернулись в рычащие кучи.
— Жмури ментов! — услышал Федька голос Власа и всадил тугим кулаком в лицо лейтенанта милиции. Оно брызнуло кровью.
— Это за мое! Получай, пидор! — хватил в ухо старшине, кинувшемуся на помощь своему.
Он дрался свирепо, отчаянно, пока самого внезапно не сшибла с ног резиновая дубинка и лишила сознания.
Федька очнулся в камере, забитой до отказа мужиками. Их по одному вытаскивали на опознание. Кого-то отпускали домой, других — «в декабристы» — на пятнадцать суток мести улицы города.
Дошла очередь и до Федьки. Едва его ввели в дежурную часть, увидел старшину. Тот тоже узнал. Почернел с лица. Двинулся на Федьку буром.
— Вот он! Его я искал! Он искалечил лейтенанта! — схватил за грудки и, приподняв в руках, с силой поддел Федьку коленом в пах. Тот, теряя сознание, схватил старшину за горло обеими руками. Сдавил накрепко, до немоты в пальцах.
Старшина упал вместе с Федькой, вывалив язык, начавший синеть. Кто-то, спохватившись, наступил ему на руки. Пальцы разжались и выпустили горло старшины.
— В одиночку его! Под усиленную охрану. Эта птаха особая! Из тех, кого ищем! Нутром чую! — услышал Федька над головой и почувствовал, что его куда-то тянут.
Не только остатки зубов выбили ему в милиции. Изувечили и искромсали так, что Влас, увидев Федьку в суде, не узнал его. И весь процесс сидел он злой, похрустывал кулаками.
— Пятнадцать лет… — прозвучало в приговоре. Отбывать срок Федьку повезли на Сахалин, куда труднее всего попасть ворам, откуда ни сбежать, ни улететь нельзя. Так говорили бывалые воры, тянувшие в зонах не одну ходку.
Федька не мог стоять на своих ногах, не мог владеть руками. Все было перебито, переломано. Он оказался настолько беспомощным, что не мог ни поесть, ни справить нужду. Он мог сидеть, если его посадили, лечь — не без посторонней помощи. Но встать самостоятельно не хватало ни сил, ни здоровья.
Федьку, как гнилой мешок, втолкнули в вагон, в дальний угол. Чтобы не видели другие зэки его косорылой, желто-зеленой личности. Там, подальше от фраеров, голодал и бредил, тихо плакал от беспомощности.
Его вытаскивали из угла лишь тогда, когда вонь от Федьки становилась нестерпимой. С него снимали приросшие к коже штаны, обмывали грязь и вонь. Накормив поспешно, снова заталкивали в угол, забывая о нем тут же на целую неделю.