Каждый казак, остающийся после этого воззвания в рядах Красной гвардии (от руки: «и ревкомов»), лишается казачьего паевого земельного надела; каждый крестьянин, входящий в ряды Донских войск, борющихся против Красной гвардии («и ревкомов»), получит полностью все права казаков…»
Почувствовал Федор: дела паршивые. Хуже бы, да некуда. Враги, кажется, уже на голову начинают садиться. Откуда взялись эти афишки, кто налепил их? Опять в гостях был Поцелуев, что ли? Надо что-то делать. Надо немедленно раздобыть оружие и укрепить отряд. Он вооружен пока слабо: патронов мало, винтовки далеко не у всех, о пулемете только мечтать приходится. А он очень бы не помешал, пулемет, хотя бы ручной, уж не до станкового. Но где и как все это достать? Одна надежда — окружной ревком. Федор посоветовался с членами комитета и решил, не теряя времени, завтра же поутру выехать.
Нельзя сказать, чтобы прогулка в округ по теперешним временам, даже и днем, была занятием приятным. Нет. Совсем ведь не мудрено в каком-нибудь прибрежном леске или степном овраге наткнуться на кадетскую засаду. Но Федор, спеша, намереваясь нынче же все сделать, что нужно, об этом меньше всего думал, хотя заряженную винтовку, лежавшую в тарантасе, держал под руками, начеку.
По накатанному до лоска шляху он холодком отмахал полпути и к той поре, когда солнце начало припекать, был в хуторе Баклановом — тотчас же за линией железной дороги. Отдыхать здесь он не собирался и, прогремев по безлюдной узкой и гулкой улице, еще хранившей в тени ночную свежесть, уже выезжал из этого небольшого хуторка. И тут внезапно увидел в крайнем проулке у колодца вооруженных — не менее взвода — людей и теснившихся вокруг водопойного корыта коней под седлами. Это было необычно. Среди дня… с ружьями… целый взвод… Не кадеты ли?
Федор рывком осадил лошадь, чертыхнув привязавшуюся собачонку, завернул за амбар, стоявший при дороге, и спрыгнул с тарантаса. У колодца, кажется, никакой суматохи не поднялось, и Федор понял, что это свои: не может быть, чтобы его не заметили. Все же, взяв винтовку, он зашел в ближний двор и у словоохотливого, с серьгой в ухе деда, постукивавшего топором на дровосеке, расспросил.
Со двора Федор вышел хмурым и встревоженным. Хороши вести! А он погоняет себе, ничего не зная. Оказывается, дальше ему и ехать-то незачем. Да и некуда. Все еще надеясь, что дед «пересолил», Федор подъехал к конникам, среди которых был и председатель баклановского ревкома — по выправке, из служивых, в казачьей набекрень фуражке с тавром царской кокарды — и поговорил с ними. Те сообщили ему то же самое, что и дед.