Конечно, мотыжить подсолнухи, как и бахчи и прочее, надо бы по прохладе. Нехорошо обжигать молодые стебли горячей землей. Но делать это все же приходилось, так как почти вся прохладная часть дня тратилась на переезды: утром — сюда, вечером — отсюда.
Вскоре после короткого перерыва на обед вихрастый Мишка выскочил из шатра и крикнул:
— Дедока, гром гремит!
Слепило солнце, да и не только солнце, но и все иссиня-желтое знойное небо — глаз кверху не поднять. Во всю ширь небосклона — ни единого облака. Матвей Семенович разогнулся, погрозил пальцем внуку и обругал его:
— Не вымышляй, чего не следует, вьюн бесхвостый! Я те погремлю! Мух от зыбок отгоняй, смотри у меня!..
Но обругал он внука зря. Через несколько минут уже все услышали, и совершенно явственно, как где-то, кажется в южной стороне, действительно загремело, ровно бы далекий-далекий гром. Надя, обдергивавшая сросшиеся стебли, подняла голову, осмотрелась, и на лице ее, до бровей затененном платком, выразилось смятение.
— А ведь это из пушек глушат, — высказал ее мысль старик. — Что бы это значило?
— Из пушек? — с тревогой переспросила Настя, которая никогда еще до этого не слыхала пушечного выстрела. — Неужто кадеты? Не приведи господь!
Мотыги в их руках заработали еще дружнее, но уже не равномерно, а рывками. Разговоров о значении услышанного они больше не заводили, но каждый думал именно об этом. Надя невзначай зацепила углом мотыги росший на просторе подсолнух, свежий, лопушистый — быть бы на нем шляпке с большое решето! — и он, жалко дрогнув листьями, упал. Надя в великом смущении покосилась на старика. Тот, поплевывая на руки, стоял к ней спиной. Надя, как напроказивший ребенок, быстро воткнула подсолнух в землю и нагребла вокруг него холмик. Легко управляясь с полоской, раза в полтора шире той, какую занимал старик, и шире той, какую занимала Настя, она теперь нет-нет да и опускала в задумчивости мотыгу, оборачивалась назад, взглядывая туда, где на пестром, одетом ковылем изволоке лежала черная тропка — дорога в хутор. Она словно бы ждала чего-то.
И в самом деле: часа примерно через три, когда жара уже стала спадать немного, на изволоке замаячила движущаяся по дороге фигура. Ее первым заметил старик.
— Гля, пылит кто-то. Верхи, никак, — сказал он. — Не к нам ли?
Сперва показалось, что лошадь скачет одна, без всадника. Но потом, когда она несколько приблизилась, завиднелся и маленький всадник. За лошадиной покачивающейся головой его еле-еле можно было различить. В том месте, где дорога делала петлю, огибая яр, всадник свернул с дороги и целиной взял направление к стану.