Хутор Платовский хоть и был от линии железной дороги в сорока верстах, но перед самой хлебной уборкой пришлось и платовцам испытать, что такое прифронтовая полоса.
Старик Парамонов в тот день побывал в станице — отвез спекулянту овечку и взял за нее десять фунтов соли. Никаких тревожных разговоров в станице он не слышал. Напротив, говорили о том, что красные войска ушли далеко за линию и поблизости никаких кадетов нет: справа, в Урюпине и Алексикове — части Киквидзе; слева, под Усть-Медведицкой станицей на Дону, — части Миронова; а Верхне-Бузулуцкий полк и другие отряды, выравнивая фронт, продвинулись до самого Хопра.
И вдруг под вечер в хуторе поднялась суматоха. Все началось с того, что на околице, у кузни, появился обоз, спустившийся с бугра по терновской дороге. Сперва на него никто не обратил внимания: думали, что это цыгане, которые летом то и дело тут разъезжали. Но потом выяснилось, что это вовсе не цыгане, а беженцы. И не какие-нибудь дальние, а с хутора Альсяпинского. Не мешкая, они сварили на кострах ужин, напоили скот в речке и в ночь отправились дальше.
От них-то платовцам и стало известно: в тылу у красных войск, в лесах, неподалеку от станции Филоново, скопился огромный конный отряд кадетов под командой Ситникова — полковника, а позже генерала — уроженца Филоновской станицы. Утром ныне кадеты взяли «на ура» станцию, разгромив железнодорожный ревком и небольшое охранение, затем ворвались в ближайшие хутора по эту сторону от линии и, расправляясь со всеми, кто так или иначе поддерживал советскую власть или просто сочувствовал ей, стремительно растекаются по округе, поднимают и мобилизуют казаков.
Надя, как только услыхала об этом, тут же побежала к Федюниным, оставив дочку под присмотром Насти. Семена Яковлевича дома не оказалось: в полдень он уехал со старшими ребятами в поле, на сенокос, и пообещал вернуться только завтра, да и то к средине дня. Баба-казак заохала, узнав от Нади о новостях.
— Головушка горькая! Ну, что-о делать! — всплеснув руками, запричитала она. — Хоть сама беги в поле! Да и бежать-то не близкий свет: к Крутому ерику.
— Ты, Михайловна, подожди расстраиваться, — стараясь быть как можно спокойнее, сказала Надя, — Бежать тебе совсем незачем. Я Мишку сейчас пошлю. Он верхом живо обернется. А то ты пробегаешь… Лучше подумай, что возьмешь с собой, ежели… Готовься. Не ровен час. Но не расстраивайся… Пока! Пойду Мишку пошлю.
У своих ворот, в проулочке меж плетней Надя увидела хуторян. Они взволнованно гомонили, сбившись в кучу, и громче всех о чем-то рассуждал дед Парсан, обращаясь то к жене Артема Коваленко, худенькой разбитной казачке, то к стоявшей с нею рядом Варваре Пропасновой.