После полудня — то же сияние, тот же ослепительный свет и нескончаемый монотонный шум стремительно летящего поезда, пустые в это время дня перроны, шум вокруг, птицы по сторонам дороги, взмывающие вверх, когда локомотив проносится мимо, со свистом рассекая воздух.
Двенадцатого июня, через шесть дней после отъезда из Хельсинки, я добрался до деревни Гарда на западном берегу озера с тем же названием и остановился в отеле «Монте Балдо», где Генри Ружичка жил почти тридцать лет назад. В отеле я попросил поселить меня в номере 27, где Генри провел несколько дней, когда приезжал в эти края в 1963 году. Номер оказался занят, и мне пришлось расположиться в соседнем. С балкона открывался вид на озеро, но, поскольку был уже вечер, оно скрывалось где-то в темноте. Хотя я и ощущал присутствие озера подо мной, ветра не было, я не слышал плеска волн, поверхность воды оставалась неподвижной. То тут то там на озере мерцали огни судов, скользившие в разных направлениях. Дальше, на другой стороне, светилось несколько ярких огоньков.
На следующее утро я встал с постели и распахнул стеклянные двери, ведущие на балкон. Моему взору открылся пейзаж, скрывавшийся ночью в темноте. У меня захватило дух. Горы обрамляли озеро, круто вздымаясь на севере. Я разложил на столе дневник, который вел в путешествии Генри Ружичка, деревянную шкатулку и открытку с видом на море с подписью «Agios Nikolaos». Жизнь Генри Ружички сжалась до нескольких предметов, воспоминаний Анны Принц, бабочек, покоящихся под стеклянными крышками энтомологических ящиков, греческого порта, в водах которого дремали белобокие лодки. Почти тридцать лет назад он ходил по тому же коридору, поднимался по той же лестнице, склонялся над столом, делая записи в дневнике, рисуя карты, на которых мелкими крестиками помечал места в горах, где встречал бабочек. Ноябрьской ночью Генри уехал из Пирны и исчез. Он отправился один, никому не сказав ни слова, ни с кем не попрощавшись. Где он ночевал, о чем думал тогда? Долго ли он скрывался, прежде чем нашел себе пристанище? Занимался ли учительством на своей новой родине или чем-то другим? Где его дом? Мне довелось лишь слегка прикоснуться к одной из его жизней, но где-то далеко была спрятана другая жизнь Генри Ружички, о которой ни у меня, ни у Анны Принц не было ни малейшего представления.
До полудня я гулял по набережной, вдоль которой высились громадные каменные виллы, окруженные великолепными садами. Каменные ограды были увиты плющом. Розовая бугенвиллея тяжелыми плетями свисала с ворот. Розы карабкались на стены, их побеги стремились вверх, взбегали до самых крыш. Ставни некоторых особняков были затворены, хозяева уехали. В тени платанов укрылись дворики, где замерли металлические столы, а по углам высились холмики аккуратно собранных прошлогодних листьев. Каменную мостовую украшали громадные сосуды, как будто поднятые с затонувших кораблей, со средиземноморских военных судов, из ушедших на дно моря городов. Виллы ждали хозяев, которые вернутся в жаркие августовские дни. На берегу, правда, уже и теперь резвились подростки, у них летние каникулы. Они пригибались под натиском ветра, их смуглые от загара тела были стройны и гибки, волосы коротко подстрижены. Их ничто не печалило, ведь впереди у них еще столько времени.