Через три дня я отправилась в Татры, там уже собралась почти вся съемочная группа, не было только Николая Афанасьевича Крючкова.
Мы жили в высокогорном отеле. Красота вокруг необыкновенная. Низкие облака разрезали вершину горы надвое, уплывали ввысь, и гора сливалась с горой, совершенно меняя пейзаж.
К сожалению, я простудилась, но как сказать об этом?
Выбрала удобный момент и обратилась к костюмерше пани Славке:
— Нет ли у вас какого‑нибудь лекарства? Меня продуло, по — моему, у меня цистит.
— Я пойду узнаю, — говорит пани Славка, — у кого есть лекарство.
— Только, ради Бога, не говорите никому из мужчин, — попросила я. — Мне неудобно…
— Нет, нет, что вы, — заверила меня пани Славка. — Я им ничего не скажу.
Не прошло и получаса, как раздался стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял чех, один из сотрудников нашей группы.
— Кларичка, у вас проблема? У меня есть вот такое лекарство.
Я покраснела, но ничего не оставалось, как поблагодарить его.
Не успел он уйти, как в дверь опять постучали. Пришел другой сотрудник.
И так чуть ли не вся группа побывала у меня. И каждый говорил, что, раз у меня есть проблемы, он готов мне помочь.
Съемки в Татрах проходили на натуре, а природа в Татрах такая, что дух захватывало. Хотелось сидеть и молчать. Молчать и смотреть, как всходит из‑за гор солнце, как золотит оно вершины, как краснеют облака, а небо становится синим — синим, и воздух…
Из Татр мы вернулись в Прагу, где к нам должен был присоединиться Крючков.
Николая Афанасьевича я видела только в фильмах. Конечно, я знала все его роли. И любила его так же, как любил его каждый человек в нашей огромной стране — за те образы, которые он создавал на экране.
Крючков играл танкиста, и молодежь валом шла в танковые училища. Он играл летчика, и ребята стремились в небо. Его герои были живыми людьми, воспринимались как собирательный образ молодого человека сороковых — пятидесятых годов, на которого равнялись, которому подражали.
Я обрадовалась, что увижу Николая Афанасьевича, познакомлюсь с великим артистом.
И вот мы стоим в холле гостиницы, сверху сейчас должен спуститься Крючков: он только умоется с дороги, переоденется, и мы поедем на студию.
Вдруг я услышала такой… цокот, как будто кто‑то отбивает чечетку. Это когда на ботинки набиты металлические подковки. Такой характерный звук. Я повернула голову и вижу — по лестнице спускается, отбивая чечетку, Николай Крючков.
В кепке, в довольно простом, даже немного помятом костюме, но лицо… Его лицо сияло счастливой улыбкой. Он рад, что прилетел, что он с нами встретился. Со всеми поздоровался, в том числе и со мной, да так, словно мы давным — давно знакомы. Он вел себя так свободно, раскованно, будто это было не в Праге, а в Москве…