что же в нем сломалось, что исказилось, фатально и так неуловимо перевернулось, что он перестал верить.
- Что-то затянулась твоя черная полоса, - трунили друзья.
- Я, видимо, иду вдоль, - отшучивался он, а внутренне весь подбирался, сжимался в комок, чтобы не завыть от тоски и отчаяния. И безверия. И безнадежности.
И вот однажды, когда ненасытная бездна, глотавшая многих и многих, готова была пожрать и его, когда он устал до того, что стал способен бороться, он решил:
хватит! В тот день он заперся в квартире и отключил телефон. Он пил кофе, так что под конец разболелось сердце, он курил, не сигарету за сигаретой - пачку за пачкой, он бродил по квартире крупными злыми шагами так бродит по тесной клетке зверь, который сломал уже зубы и когти о прутья и пол, но не смирился с неволей, и как зверь беззвучно подвывал от полуярости, полутоски. И говорил.
Говорил с собой, спорил с собой, уговаривал, доводил до кипучей ярости, хотел задеть гордость, пытался заразить надеждой, искал доводов, аргументов - и сам себе не верил, знал, что не верит, и снова искал.
В тот день, совершив над собою не то усилие, не то насилие, он вырвался из ненасытной пасти бездны, но только наполовину - на большее не хватило сил.
Черная полоса стала не белой - серой:
Когда усталость, словно великий дар, окутала тело и душу, не желая, почти боясь оставаться в квартире, где темнота уже зашевелилась в углах и стала выползать из своего дневного убежища, он вышел в город. Было преддождие: Впрочем, тогда он не знал этого слова.
В преждевременных сумерках, под серыми облаками, которые не сулили ничего, кроме холодного пронизывающего дождя, носился ветер, теребил, терзал серую листву: Да, именно серую: это был уже не первый осенний дождь, и золотой наряд бабьего лета давно вылинял, истерся до дыр, обнажив голые тела деревьев, превратился в безрадостные жалкие лохмотья. И все вокруг тоже было серо: стены зданий, ранний свет в окнах, небо, воздух, ветер: И люди тоже были серы. Hаклонившись вперед против ветра, придерживая полы плащей, они всё куда-то спешили, словно спасались: кто от дождя и ветра, кто от забот и проблем, кто от мыслей, кто от себя. Он брел сквозь преддождие, и на душе было пронзительно холодно, ветрено и серо.
Упали первые капли. Вместе с другими он забился под навес троллейбусной остановки и глядел, как незадачливые пешеходы бегут сквозь набирающий силу дождь, шлепают по воде, спешат укрыться под деревьями, нырнуть в троллейбус или подъезд. Вот картина человеческой трусости, - подумал он и уже готов был сбежать из этого мира в себя, когда увидел ее.