Да и незачем, победитель турнира определится в mêlée. Кто из всей толпы сражающихся останется на ногах, тот и победитель. А я не настолько идиот или берсерк, чтобы с пеной у рта беспрестанно бросаться в схватку, если выпадает возможность постоять в сторонке, дождаться, когда все обессилеют, а там пихнуть парочку оставшихся и гордо вскинуть меч в салюте победителя.
Выше меня на ряд и чуточку слева на галерее хихикают и щебечут молодые девушки. Среди них Сесиль выделяется дивной красотой и свежестью. Я пару раз скосил на нее глаза, она заметила, улыбнулась, но только чуть-чуть, чтобы показать, мол, заметила и оценила мое восхищение, но это не дает мне никакого права приближаться и навязывать знакомство, и вообще лучше, чтобы я оставался там, где сижу.
Я слегка наклонил голову, мол, все понял, и больше в ее сторону не смотрел. Надо быть совсем уж сдвинутым, чтобы во время матча смотреть не на поле, а на соседку, будь она хоть Синди Кроуфорд. Снизу с поля ритмичный грохот, звон металла и треск переламываемых копий. Вообще выражение «переломить копье» ничего не говорит, а если говорит, то совсем не то, что происходит на самом деле. Переломить — это получить две половинки, а здесь от прямого удара копья разлетаются вдрызг, в щепки. Воздух наполняется белыми свистящими и шелестящими осколками дерева, это похоже, как будто в диком испуге разлетается стая белых голубей…
Обычно вслед за этим о вытоптанную землю тяжело ударяется закованное в железо тело. Редко остается в неподвижности, оглушенное ударом. Чаще всего, перекувыркнувшись несколько раз, вскакивает на ноги в жажде отмщения, даже тщетно хватается за меч. Но это показуха, тем более что маршалы такого сразу же выводят с поля и показывают желтую карточку, в смысле напоминают о несовместимости подобного поведения с культом благородного рыцарства.
Наблюдая за полем, все же заметил, как среди знатных гостей появился, осмотрелся и тут же двинулся в нашу сторону этот маркграф, как его, ах да, Зингерлефт. Хорошее имя поганит, гад, мог бы назваться каким-нибудь Бартоломео. Или Петруччи. За маркграфом едва поспевает толстенький человечек, я узнал городского судью по золотой цепи на груди, очень уж неприметный человек, а следом в отдалении — трое из рыцарей-южан.
Маркграф уже пьян, рожа раскраснелась, глаза блестят, словно накурился травки. Я чувствовал, как насторожились вокруг, сам ощутил приближение неприятностей. Даже не седалищным нервом, а как будто я весь стал этим местом: везде заныло и застонало. Мелькнула мысль, что хорошо бы вовсе пересесть на другую сторону трибун.