Я улыбнулся старику:
– Привет, Марсель!
Он посмотрел на меня без всякого выражения, затем указал дрожащим пальцем на стол и что-то сказал.
Денбери тоже посмотрела на меня.
– Он говорит, что хочет поиграть.
Я еще раз оглядел ворох всякой ерунды на столе, пытаясь сообразить, во что мне предлагают поиграть. Марсель сделал глоток вина; его, казалось, веселило мое смущение.
– Простите? – переспросил я, лихорадочно роясь в своей памяти относительно пристрастий Дюшама. – Он хочет сыграть в шахматы, – наконец сказал я. – Дюшам оставил карьеру художника в самом расцвете и принялся изучать шахматы, утверждая, что только они являются настоящим искусством.
Денбери в недоумении смотрела на стол, заполненный мелким хламом.
– Вы хотите сказать, что все это, этот стол… это его шахматная доска?
Старик кивнул на лежавшие на столе предметы и помахал рукой, словно давая благословение.
– Échecs, – сказал он. – Чахматы.
– Похоже, правильно.
Он снова заговорил, подмигнув Денбери, на что она ответила мрачной улыбкой.
– Он сказал, что, если вы выиграете, он будет говорить с нами, если проиграете, он предпочтет подремать.
Я посмотрел на Марселя. Он отвернулся, словно пряча загадочную улыбку на губах. Я наклонился и передвинул наперсток на пять сантиметров вперед. Старик протянул руку, поставил палец на пуговицу и двинул ее влево, я ответил, поставив скрученный ершик для трубки напротив его пера. Он двинул спичку. Я отступил солонкой. Он передвинул скрепку, на что я продвинул вперед сережку. Его колпачок для ручки начал спасаться бегством. Я преследовал его скорлупой ореха. Он внимательно осмотрел позицию, выглядя озадаченным, затем быстро поменял местами болт и резинку.
– Думаю, что он прибег к рокировке, – сказал я.
– Сделайте что-нибудь.
Я придвинул свою пуговицу к его перочинному ножику. Старик поднял лицо и зло улыбнулся. Денбери шепнула мне:
– Не кажется ли вам, что вы прете напролом. – Старик ввел в игру свой гвоздь и тремя быстрыми ходами снял мою ореховую скорлупу. Он издал короткий лающий смешок и поставил пробку рядом с моей сережкой.
– Shaques, – объявил он.
– Я думаю, он говорит «шах».
Я напряженно смотрел на стол, ладони мои начали потеть. Марсель внимательно следил за мной своими немигающими черными глазами. Биение моего сердца было самым громким звуком в этой комнате. Боковым зрением я уловил какое-то движение: паучок, который уже пересекал стол, вновь появился на моей стороне. Я следил за его медленным продвижением, и в голове моей зрела идея. Я преградил ему путь пальцем, и он вскарабкался на него. Затем я поставил очумевшее от дыма насекомое напротив пробки. Бадантье склонился вперед и напряженно застыл. Паук заколебался, пополз вправо, потом вернулся и, взобравшись на шахматную фигуру Бадантье, остановился. Глаза старика расширились.