– …une dépendance, une structure pourrissante. Marsden lavait appelé mon «stage».…
– Меня не было там, где он выставлял мои работы как свои собственные. Я должен был жить подальше от всех остальных, в развалюхе, стоявшей отдельно. Мне не разрешалось контактировать ни с кем, кроме Марсдена и… женщины. Марсден называл мое существование «интернатурой». Но постепенно я завоевал его доверие, и мне иногда даже позволяли пользоваться студией. Но я никак не мог придумать, как вызволить мою картину, чтобы этого не заметили. Потом появилась идея: папье-маше. Я использовал полоски от своей картины, чтобы дела маски, заменяя их в подушке обрывками холста и бум Я надеялся спасти мою картину от той жалкой жизни, которую она вела.
– …J'ai fait les masques laids et déformés.…
– Я делал маски уродливыми и бесформенными. Я вклеивал в них осколки стекла. Никто не хотел прикасаться чудовищам, тем более воровать их. Однажды Марсден сказал: «Забери эти уродливые вещи, Фориер, и держи их у себя». В душе он радовался, что я делаю такую мерзость, показывая тем самым, что у меня нет таланта. Этот чванливый маленький павлин не понимал, что настало мое время для шуток: я лепил свои маски с тех, кто украл мои работы.
Уродливые и омерзительные, подумал я. Хитро придумано. Фориер продолжал говорить, а Денбери переводила, пораженная видом постепенно возникающего на полу зловещего изображения.
– Les masques ont été pris aussi…
– Но и маски тоже у меня отобрали. Все, кроме одной» над которой я работал. Думаю, они, в конце концов, околдовали его. Несмотря на уродливость, в них чувствовалась моя сила.
– Эти маски появлялись на местах убийств много лет назад, – напомнил я ему. – И вас в итоге арестовали за жуткие преступления.
– Les morts ne sont pas arrivées loin d'où j'ai travaillé…
– Убийства происходили недалеко от того места, где я работал мойщиком посуды. Мои потерянные маски вывели полицию на меня. У меня был адвокат, назначенный судом. Я сказал ему о том, что это как-то связано с Марсденом Гекскампом. Адвокат ответил, что если я признаюсь в знакомстве с Гекскампом, то этим вырою себе могилу. Правда, которая могла бы меня спасти, теперь должна была меня убить. Это была великолепная ловушка.
Фориер все передвигал полоски, пока на полотенце их больше не осталось. Получилась нижняя четверть большого полотна, изображающего какую-то фантасмагорию разрушения: кровь, кости, расчлененные части тел, оскаленные черепа под каскадами экскрементов, крошечные золотые червячки, извивающиеся на месте кровавой бойни. Это было исполнено мастерски, можно даже сказать, гениально с технической точки зрения, тем не менее не переставало оставаться безумным кошмаром. Что могло навеять такие адские сюжеты?