На нее никто внимания особого вроде бы и не обращал, хоть во дворе много народу толклось, включая и знакомых обозников, но все были заняты делом. Аринка шла между телег, высматривая свою, и вдруг прямо перед собой увидела самое настоящее чудище, словно ожила страшная сказка про лешего, что ей в детстве рассказывали. Она отпрянула, сердце оборвалось от ужаса: косматый горбун с висящими почти до земли руками, больше похожими на лапы, и страшный лицом, черный, заросший всклокоченной бородой. Главное же — глаза его: маленькие, глубоко посаженные, как у медведя-шатуна. Что-то звериное ей в тех глазах почудилось: кровь, смерть, жгучая ненависть. Он смотрел прямо на нее и чему-то злобно усмехался — до самого нутра пробрали ее тот взгляд и усмешка. Никогда и никто на нее так не смотрел! И главное, с чего бы? Ведь она ему не то что ничего не сделала — и слова сказать не успела. А вместе с тем видела Аринка, страх ее перед ним он явственно ощущал и получал от этого страха удовольствие. Захотела было крикнуть, на помощь позвать, убежать прочь, но тут вдруг поняла, кто это — рассказывал же Илья про ратнинского обозного старшину Бурея. Должно быть, это он и есть, небось пришел Илью проверить как старший — тот что-то поминал об этом в разговорах. И сразу успокоилась: каким бы злодеем он ни был, но ведь не чудище же, действительно, да и по делу тут, не за тем же, чтоб ее убивать в конце концов! И она хороша — шарахнулась от него. Негоже так. Взяла себя в руки, поклонилась, хоть сердце и колотилось где-то у самого горла, выдавила из себя улыбку как можно приветливее и, чтобы свой страх скрыть, заговорила:
— Здрав будь, муж честной. Прости, напугалась — не слышала, как ты подошел. Вот свою телегу найти не могу никак — не заметила, куда поставили…
Тут-то он и удивился: почти человеческое выражение в его медвежьих глазках промелькнуло.
— Ты кто? — не спросил, а прорычал.
— Ариной меня зовут. С обозом в Михайловскую крепость еду. Брат у меня там учится.
— Да это с Илюхиными отроками баба едет — у татей отбили их с сестренками! Михайло их к себе берет, — подал голос возница с соседней телеги и, не удержавшись, добавил: — Андрюха Немой над ними опекунство взял, так что теперь, считай, не чужие…
Если до того она своим обращением Бурея просто удивила, то сейчас, похоже, тот и вовсе обалдел. Даже рот приоткрылся, что, впрочем, не сделало его приятнее или добрее — таким он Аринке еще безобразней почудился, хотя казалось до этого, что больше некуда. Ох, и страшен Бурей! Не так внешностью своей страхолюдной, как душой. Страшен и темен…