– Что, сэр?
– Ничего, капитан Джилиленд, ничего.
Винтовка была всё ещё на тощем плечике у горниста. Шарп взялся за ремень оружия, чувствуя, как слёзы застилают взор. Пуля пробила мальчишке лоб. Лёгкий и безболезненный конец едва начавшейся жизни. Парнишке никогда не стать стрелком.
Первая снежинка мягко легла на лоб горнисту, покраснела и растаяла.
На этот раз Дюбретона на переговоры с англичанами сопровождал генерал. Он хотел лично взглянуть на Шарпа. Перемирие до четырёх часов, навязанное угрюмым черноволосым стрелком, не вызвало возражений со стороны генерала. Во-первых, он сознавал, что нынче они уже через перевал не пройдут, а, во-вторых, французам тоже требовалось время: обдумать дальнейшие действия и собрать раненых.
Раненых было много. Убитых тоже. Стоя на смотровой площадке надвратной башни, Шарп считал, сбивался, снова считал, но, в конце концов, бросил попытки и написал в отчёте, что «уничтожено свыше полка неприятельской пехоты». Раненых было гораздо больше. Их таскали на носилках и вывозили амбулансами по свежему снегу.
В зарослях северо-восточнее Адрадоса несколько улан нашли неразорвавшуюся ракету. На обратном пути их обстреляли с холмов, и, кроме трофея, уланы привезли Дюко весть о появлении нового врага. Гверильясов.
Близорукий майор отделил головку ракеты от горелого цилиндра и разложил их на столе. Без очков ему приходилось наклоняться низко-низко, и со стороны казалось, будто Дюко обнюхивает снаряд. Ракета была цела, если не принимать во внимание выгоревший в тубе порох. Обмеряя снаряд и занося размеры на грубый чертёж, Дюко не мог отделаться от мыслишки: чем чёрт не шутит, набить цилиндр порохом, поставить направляющую и попробовать запустить? Погружённому в раздумья Дюко ничуть не мешали крики обгорелых соотечественников, с тел которых хирурги этажом выше отслаивали прикипевшие угли мундиров.
Во дворе замка фузилёры грели воду, заливали кипяток в стволы мушкетов, смывая гарь. Они пополняли запас патронов, любовались лениво падающими снежинками и лелеяли надежду, что с французов достаточно.
В донжоне Обадия Хейксвелл, ободрав до крови запястья, высвободился из пут и, скалясь, пообещал прочим узникам скорую свободу. Проскользнув в дальний угол, куда не доставал свет факела из коридора, Хейксвелл встал на цыпочки и потянулся к камню в самом верху стены. Он помнил то, о чём давно все забыли.
Фредериксон нацарапал на клочке бумаги адрес и протянул Пьеру:
– Здесь живёт мой отец.
Адъютант свои координаты записал на обороте визитки:
– Увидимся после войны.