Это ведь она сама написала. Ей тоже без меня нельзя.
Обедал он поздно. Была уже половина девятого. По светлому, чуть замутившемуся майскому небу катилось золотисто-румяное облако.
Он пошел в редакцию.
Мальчишка-привратник сказал ему, что господин Туре Торне спрашивал его по телефону.
Туре Торне? Ах да, это, верно, по поводу пьесы. Вбил же парень себе в голову это сочинительство…
Он взял со стола пачку телеграмм и рассеянно пробежал глазами.
— Как там Стриндберг? — спросил он молодого сотрудника, заглянувшего к нему за номером французского журнала.
— Видно, дело к концу…
Зазвонил телефон. Это Торне. Он справился, нельзя ли ему прийти сегодня.
— Буду рад, — сказал Шернблум.
Почти тотчас в дверях вырос Хенрик Рисслер.
— А где же господин Туре Торне? Он звонил мне давеча и не отстал до тех пор, покуда я не пообещался ему прийти послушать его пьесу.
— Сейчас он будет. Присядь. Рисслер уселся.
— Пьеса, надеюсь, скверная. Не хватало еще конкурента. Послушай, тут ведь рядом был очень милый погребок. Ты мне позволишь послать туда мальчишку за виски и содовой?
— Отчего ж…
Явилось виски, и почти тотчас — Торне.
— Садись вот сюда, за мой стол, тут лучше видно. Торне сел и разложил бумаги на столе под зеленой лампой. Арвид сел на краешек дивана рядом с Рисслером.
— В ваших же интересах, господин Торне, — сказал Рисслер, — я предлагаю прежде выпить, а там уж слушать. Вот увидите, критики смягчатся. Выпили. И Торне начал читать.
Это был скорей черновой набросок, чем готовая вещь.
Читая, он дополнял недописанное, объяснял наметанные на скорую руку сцены.
Сначала Арвид едва слушал. Но понемногу его захватывало странное чувство. Тяжелая тоска. Противный страх. За ходом действия он почти не следил, и сюжет весь почти перепутался у него в голове. Его занимало совсем другое. Он даже спросил себя: уж не сплю ли я? И все это во сне? И он тер рукой ледяной лоб, пока Торне читал дальше, одну сцену за другой.
Речь в пьесе шла о молодой женщине — она звалась Лаура фон Стиллер. Муж ее старик, историограф и философ с именем, очень богатый. У старика замок в Вестерманланде, где и проходит действие первого акта. Но она не любит мужа. Она любит молодого офицера, ненавидящего, впрочем, свое кровавое ремесло и мечтающего стать поэтом… Отец ее также выступает на сцену. Он всемирно прославленный художник, полотнами его увешана целая стена в Люксембургском музее. Отец — резонер пьесы.
— Я уж думал, — прервал Туре свое чтение, — не согласится ли Фредерикссон его сыграть.
— Конечно, согласится, отчего же? — отозвался Хенрик Рисслер.