И Торне читал дальше.
Арвид, сгорбясь, сидел на диване. То и дело удивительно знакомые мелочи, услышанные не впервые реплики выводили его из рассеянья…
«Лаура (мужу). Хочешь знать правду? Муж (веско), К чему она мне? Правда вредна. Лишь иллюзии и заблужденья движут миром…»
А сцена Лауры с юношей, которого она любит: «Я знаю, Артур, — знаю, хоть и слишком поздно, — нам друг без друга нельзя!»
Узнал он к тому же, что у Лауры два брата; один из них служит в суде и воплощает узкую буржуазную мораль; другой — в последнем акте возвращается из Америки и с помощью своего огромного состояния разрешает конфликт…
Торне кончил читать. Помолчали. Потом Хенрик Рисслер сказал:
— Что ж, господин Торне, у вас, я думаю, есть дарованье. Но что сказать о неоконченной пьесе? Это ведь всего только набросок.
— Разумеется, — ответил Торне. — Я вас предупреждал. Но как вам кажется сам конфликт?
— Э, батенька… Конфликт, разрешаемый деньгами… В жизни оно, конечно, бывает… Да только извлечь из этого интерес для сцены… И знаете что? Если позволите еще одно замечанье — ваша фру Лаура, на мой взгляд, немного надуманна, искусственна… В нее не верится. Ну, мне, однако ж, пора. Благодарю за удовольствие. Прощайте!
Рисслер ушел.
Туре Торне мерил пол большими шагами.
— Идиот! — пробормотал он сквозь зубы. — Надуманна! Искусственна! Сам он искусственный! Да если хочешь знать, я ее списал с натуры. Только это строго между нами, — повернулся он к Шернблуму. — Речь идет о чести женщины, ты понимаешь?
— О, разумеется, — сказал Шернблум. — Но я ведь тебя и не спрашиваю, кто она?
Торне добавил, как бы в рассеянности:
— У нас полгода назад была связь. Теперь все в общем-то кончено. Правда, мы с ней думаем поехать в Норвегию этим летом.
Арвид Шернблум прикрыл ладонью глаза, так, словно их резал свет.
— Как же? — сказал он. — Ты же говоришь, у вас все кончено?..
— Ах, видишь ли, — ответил Торне, — надо ведь остерегаться, как бы тебя не окрутили. Хоть немножко успеть пожить. Да к тому же она на пять-шесть лет старше, чем в пьесе… Но что это с тобой? Тебе плохо? Выпьем-ка лучше. Твое здоровье!
— Да, — ответил Шернблум, — мне что-то худо. Но ничего, пройдет.
— Ну, тогда спокойной ночи…
«…Хоть немножко успеть пожить…» — «Надо остерегаться, как бы тебя не окрутили…»
Виденье встало перед ним. Смутное, неясное виденье. Он увидел самого себя. Студенческая фуражка, лодка, ночная река. Давным-давно. Давным-давно…
* * *
Наутро около десяти он позвонил у ее дверей. Она отворила и впустила его.
— Что с тобой? — тотчас спросила она. — Что-то случилось?