Вагоны были маленькие, узкие, но людей ехало немного, и нам достались сидячие места. Девочки да и ребята, находившись, задремали, а я ничего не хотел упустить в этом первом своем походе, смотрел в окно, а за окном плыла, покачиваясь, шоколадная страна торфяных разработок.
Покинули мы вагончики не в добрый час. Паровозик убежал, и мы остались один на один с черной тучей. Троица обезумевших коней мчала свинцово-тяжелую колесницу, но вот у них пошел разлад, кони, поднимаясь на дыбы, рвали колесницу каждый в свою сторону, но она шла уже своим ходом, шла как с горы, ускоряя движение, подминая мраком небо и землю. Упрямцы кони попали под колесницу, и, как только туча переехала их, небо треснуло надвое, и в трещине промелькнул на мгновение иссиня-белый свет седьмого неба. И тотчас все эти семь небес рухнули нам на голову. Как слепые мышата, кинулись мы бежать. И мое сердце бывалого лесовика объяла тревога. Мы бежали не в ложбину, где рос подлесок, а в корабельный сосновый бор — в любимое место молний. Я побежал что было силы, стремясь догнать Георгия Матвеевича и сказать ему — не от дождя надо спасаться, от грозы. И никак не мог его догнать. А когда, наконец, он остановился и повернулся к нам, счастливо улыбаясь, разведя обе руки — так наседка собирает цыплят под крылья, — лес уже кончился, и там, где он кончился, начиналась улица.
— Успели! — сказал нам Георгий Матвеевич. — Все собрались? Вижу, что все. Ну, я первый.
Явно волнуясь, он перешагнул две ступеньки и постучал в дверь под маленьким, как у кепки, козырьком.
Нас встретила высокая строгая женщина и узким коридорчиком провела в небольшую комнату, в которой сразу стало тесно. Мы стояли молча, озираясь на диковинные вещицы и мебель, окружившие нас со всех сторон.
Тяжелый стол возле окна. Пень-кресло у стола, два шкафа со старинными книгами. На шкафах тоже что-то старинное: фарфор, литье. Пришли Георгий Матвеевич и Миша, принесли два вороха стульев. Мы сели по двое, по трое. И тут в комнату вошел писатель. Маленький человек, в большом халате с кистями. Конечно, это был он, хозяин старинных книг, старинных шкафов и старинных безделушек. Я был подавлен и самой комнатой, и халатом с кистями. Писатель говорил что-то веселое, все смеялись, а я никак не мог включиться в эту неведомую для меня игру — разговаривать с писателем.
Принесли стол, чашки, поставили самовар. Мне тоже дали чашку, и я, совершенно теперь несчастный, потому что не знал, как нужно пить чай у писателя, обжигался кипятком и ничего не разбирал в разговоре.