Кьетт нахмурился еще больше, передернул плечами.
— Можно подумать, среди вас, людей, разбойников не бывает и вы друг друга не убиваете никогда!
— Тоже верно, — примиряющее закивал тот. — Разбойников средь нас хоть пруд пруди, ловить-вешать не поспеваем!.. Ну, сынки, ступайте в караулку, отдыхайте до утра. А еще пару серебряных не пожалеете, так ужин вам велю собрать, и коновал у нас при заставе свой есть. Он всех пользует — и коней, и коз, и людей тоже иногда. Мыслю так, и нолькров умеет.
Хотел разобиженный Кьетт от коновала отказаться, да не устоял. Очень уж болело все.
…Вот так мирно, в тепле, сытости и относительной чистоте маленькой, на двадцать коек, караульной казармы закончился тот бурный день. На ужин дали овсяную кашу, сваренную, к общей радости, на воде, большой ломоть хлеба и полголовы сыра к нему. Показали, «где тут можно умыться и до ветру сходить». Молодой лекарь, с помощью снадобий и магии, привел Кьетта в более или менее сносный вид, если не исцелил раны полностью, то, по крайней мере, закрыл, чтобы не кровили и болели «послабже» (как он сам выразился); но с двумя сломанными ребрами, как ни старался, ничего поделать не смог, оставил «как есть». Потом объявилась какая-то баба и взялась починить порванные одежды всего-то за медяк. Иван, с легкой грустью наблюдавший, как в гевзойских землях утекает сквозь пальцы графское серебро, был приятно удивлен такой дешевизне.
Казалось бы, все хорошо, живи да радуйся. Но тут в душу Ивана клыками вгрызлась неспокойная совесть. «Струсил, — шипела она по-змеиному, — струсил, и товарища в трудную минуту чуть не бросил, и палец о палец не ударил, чтобы ему помочь! Стоял столбом, глазел. Даже подойти побоялся первым, какой-то жалкий толстый снурл тебя опередил! А убили бы Кьетта — как бы ты тогда? А? То-то!»
В общем, никакой возможности заснуть.
Громко храпела смена на соседних койках — десять мужиков, все на разные голоса. Нежно посвистывал носом Болимс Влек. Кьетт тихо хныкал и скулил во сне, хоть и «послабже», а болели раны, и укусы в особенности. Потом вдруг проснулся, сел, моргая ошалелыми спросонья глазами.
— Ты чего? — шепотом спросил Иван.
— Пить хочу. От зелий во рту сохнет.
— Лежи, я принесу.
Принес кружку, напоил, а потом сел рядом на кровати и выложил все как есть. Что растерялся, что не помог… Просто невмоготу уже стало молчать, страдать в одиночку. Определенно он был о себе гораздо лучшего мнения — до сегодняшнего дня. И вдруг узнал, что на самом-то деле — трус, трус, и больше никто. Как с этим жить?
— Мне бы твои печали! — присвистнул нолькр. — Молодец, что удержался, не сунулся! Я же, к примеру, не вмешиваюсь, когда ваши — люди в смысле — на двуручных мечах сходятся или верхом, с копьями. Каждому свое. Мы бы смели тебя в момент, просто люди к такой драке по природе неспособны. Я бы даже сам не разобрал, что это ты — убивал всех подряд, кто рядом шевелился… Если еще раз на