Нашим женщинам достались кое-какие их наряды после давнего уже теперь набега на вешних. Вот тогда-то и погиб от их рук мой отец. А мать по законам племени взяла с меня, подростка, страшную клятву неистребимой кровной мести всем вешним, которых следовало уничтожать. А ведь была она такая толстая, добродушная, со многими подбородками, мягкими, как она сама, а тут…
Пришло время, и этой клятвы потребовал от меня и сам Урун-Бурун со взъерошенной копной огненных волос на голове и такой же устрашающей бородой, провозглашая меня перед всем племенем юношей достойным называться бурундцем.
И я, не поднимая глаз, послушно повторял слова ритуала, подсказанные мне жрецом, тощим и сутулым с виду, хитрым и лукавым, как я знал, внутри.
Чтобы смыть кровь отца, я должен был готовиться к набегу. С содроганием думая об этом, я проклинал себя за отсутствие мужества и чувствовал ужас при мысли о том, что придется кого-то убивать.
Со смешанным чувством запретного интереса и давящего жестокого долга смотрел я на чужой берег, видя там легких вешнянок в красных платьях, зачерпывающих воду в кувшины, и бородатых мужчин, идущих рыбачить, как и я, грозя мне через реку кулаками. Я не отвечал им на «приветствие». Почему?
Может быть, причиной были мои тайные походы на островок с Домом до неба, куда я переправлялся вплавь до восхода солнца, чтобы не привлекать лишнего внимания. Там я забирался на самый верх Дома до неба, где с незапамятных времен никто не жил и против которого на синей траве, что пробилась сквозь трещины былой мостовой, не паслось даже коз, как на наших улицах.
Мосты через реку или давно разрушились сами, или были уничтожены враждующими племенами.
А сокровищница чужих застывших мыслей переносила меня в странный мир, где были совсем иные люди, с другими стремлениями, высокими представлениями о долге, добре и зле; и все же они погубили неумеренным развитием своей цивилизации саму Природу, не оставив нам, их далеким потомкам, ничего из своих несметных богатств. Я обязан был их ненавидеть, но вместо этого жалел; представляя их себе, я понимал: они тоже были по-своему несчастными…
С каждым рассветом, устроясь на пыльном подоконнике, погружался я в возвращенный книгами мир, силясь понять, чем люди там владели, в кого верили, какие у них были вожди и жрецы.
Непонятный, пресыщенный, расточительный мир загадочных предков!
Я жил с ними вместе в немыслимой роскоши, принимал участие в их древних войнах, боролся за справедливость на баррикадах, делал научные открытия, изобретал шедевры новой техники, само понятие о которых ныне утрачено. И, увлеченный общей неутомимой жадностью, желанием иметь всего больше и больше, разрушал ради этого Природу, портил атмосферу, в которой ныне растут уже иные растения, чем прежде, приспособленные к повышенному содержанию углекислоты, укрывался от потоков ультрафиолетового излучения, проникающего через поврежденный отходами их комфорта защитный слой озона, и понимал горькую действительность, в которой существуем мы, бронзовокожие, в отличие от белокожих, как альбиносы, предков.