— Газеты не рвать, не мять. Фотографии артистов и прочих лиц не вырезать. Еду и прочее на газеты не ставить. Пометок не делать, даже карандашом! На самокрутки не скуривать! Даже «с самого краешку, где ничего не написано»!
— Това-а-арищ замполит! Мы же не…
— Все вы «не», а потом подшивку в руки взять противно! И половины листов нет! Ладно, вы девочки в большинстве своем махорку не курите и котелки куда попало не суете. Но пусть только хоть листик!
— Есть, товарищ подполковник!
— Тогда крууу-гом! Шагом марш!
Люся исчезла. Василий Павлович, не особо торопясь, добрился, покурил на крылечке и неспешно двинулся к бараку радисток. Около девичьей казармы стоял какой-то капитан. Замполит насторожился: не ухажер ли? Вроде бы это он третий день при штабе, ждет направления к месту дальнейшей службы, но почему-то не получает. Вот капитан тяжко вздохнул и с явной опаской пошел к двери. «Видимо, попробовал вломиться без стука, — подумал Василий Павлович. — Теперь опасается — и правильно делает, если девочки в неглиже, то и сапог пониже фуражки словить можно!»
Войдя после стука в казарму связисток, офицеры застали дивную картину — дамы стояли плотным кольцом вокруг стола и внимательно рассматривали что-то, обмениваясь неразборчивыми замечаниями. Вид у них был, мягко говоря, удивленный.
— Так вы зачем к девчатам-то шли, капитан? — спросил Палыч.
— Посмотреть на «сержанта Иванову», кем бы она ни была.
— Так вы знали?! — вырвалось у кого-то из девушек.
— Мы многое знаем, а вы сейчас о чем? — не выдавая удивления, подхватил разговор подполковник.
— Ну, что товарищ Иванова не совсем «сержант Иванова». То есть, конечно, Иванова, но совсем не сержант, — залопотала Люся.
Капитан почувствовал, как отнимаются ноги и холодеет внутри. «Б…! Надо, надо было идти к особистам!» Тем временем офицеры подошли вплотную к столу. Подшивка была раскрыта на газете, посвященной церемонии награждения героев Выборга пятнадцатого апреля, и, похоже, девушки внимательно изучали одну из фотографий.
— Товарищ подполковник, а зачем товарищ Иванова сержантом оделась и ордена сняла? — спросила самая младшая радистка. Капитан понял, что он уже совсем ничего не понимает. Потом глянул на фото. Чудовищным усилием воли он сжал челюсти, не позволяя вырваться восклицанию — короткому, но абсолютно нецензурному. Все встало на свои места. Непонятная наглость к старшему по званию (который был, как оказалось, младше), робость лейтенанта в адрес собственной «подчиненной». Да и нежелание «сержанта» показать свои записи тоже стало понятным. «Интересно, сколько подписок надо дать, чтобы мне дали взглянуть на тот листик? — подумал капитан. — А с другой стороны, не хочу я туда смотреть. Много знать хорошо, а слишком много — вредно».