Но у меня закралось сильное подозрение, что именно это исследование проводилось не в полном соответствии с духом и буквой клятвы Гиппократа. По просьбе местного олигарха Панича оно записывалось на видео для последующей передачи не имеющему отношения к медицине лицу. И имело цель отнюдь не научную и не лечебную.
Это был допрос.
― Тебя зовут Светлана?
― Да.
― Михеева Светлана?
― Д-а-а… (с нарастающим возбуждением, дальше сквозь рыдания и попытки вывернуться из смирительной рубашки). Я Светик, Светулик, лапулик, мамулик!… Ма-а-а-мочк-а-а-а!..
Из угла, загораживая пол-экрана, выдвигается чья-то широкая спина в мятом белом халате, и запись обрывается: кто-то выключил камеру.
То ли экономили гигабайты. То ли решили, что дальнейшее не стоит фиксировать даже в конфиденциальном порядке.
Экран загорается снова. Как ни странно, больную не отправили в палату. Видно, ей чего-то дополнительно вкололи, подуспокоили и продолжают расспрашивать. Или допрашивать. Судя по таймеру в левом нижнем углу, за кадром прошло всего минут двадцать. Этакая психиатрическая «скорая помощь».
Интересно, сколько Петр Борисович Панич отвалил в качестве гонорара за эти эксклюзивные медицинские услуги?
― Ты была в Москве?
Кивок ― словно шея надломилась, и подбородок бессильно упал на грудь.
― И что ты там делала?
Светка что-то неразборчиво бормочет себе под нос.
― Поднимите ей голову. ― Две волосатые оглобли возникают из-за кулис и берут девушку за виски, бесцеремонно разворачивая. ― И что ты, говоришь, там делала?
― Умирала…
― Умирала? От чего?
― Ни от чего. Умирала…
Пауза. Ответ поставил в тупик даже бывалого интервьюера по ту сторону голубого экрана.
― Ты болела?
Отрицательное движение головой.
― Несчастный случай? Попала в аварию?
― Нет…
― Но тебе было плохо, да? ― Голос не спрашивает, а утверждает. И натыкается на неожиданную преграду.
― Хорошо…
― Тебе было хорошо? ― голос не скрывает удивления.
Кивок.
― Тогда почему же ты умирала?
В ответ ― молчание.
За экраном другой голос, сипловатый и чем-то смутно знакомый, замечает скользящим полушепотом, обращаясь явно не к Светке, а в сторону:
― Может, не в прямом смысле, а? В переносном?
Первый голос, демонстрируя отменную реакцию,
тут же врубается:
― Умирала ― от горя?
Молчание.
― От стыда?
Молчание.
― От любви, от счастья?
Неожиданно впервые за все время разговора Светка сама вскидывает голову, в ее интонациях появляется что-то похожее на жизнь.
― Любовь ― счастье, ― произносит она невыразительным тоном, но остается непонятно: то ли это первое развернутое сообщение, то ли просто эхо последнего вопроса.