Видимо, сомнение возникает не только у меня. Задающий вопросы обращается в сторону, к тому, кто подкинул идею насчет переносного смысла, и вполголоса разъясняет:
― Она сейчас загружена, сознание сужено, как тонкий лучик в темноте. Ей легко даются лишь простые ассоциации. Что называется, первого круга. Нам это на руку, мы можем многое узнать. Лобовыми вопросами, знаете, как при игре в шарады. — И снова направляет скальпель голоса на пациентку: ― Любовь ― это счастье, полностью с тобой согласен. Ты в Москве кого-то любила?
Тут снова возникает второй голос.
― Черт! ― погромыхивает он, явственно сдерживая отрицательные эмоции. ― Черт, ерунда какая-то. Любили друг друга, зачем тогда умирать?
― Погодите, ― отмахивается первый голос с досадой. ― Примитивные подходы здесь не годятся: обстоятельства бывают самые разные. ― И в подтверждение режет следующим вопросом:
― Он был женат?
― Да…
― Видите! ― торжествующе ― за кадр. И участливо ― Светке: ― Он был намного тебя старше?
― Да…
― А чем он занимался?
― Убивал меня…
За мерцающим экраном, на котором сгорбилась неподвижная фигура девушки, возникает не пауза даже, а долгая тишина. Первым срывается вопросом нетерпеливо рокочущий голос, и я наконец признаю в нем моего нового друга и клиента Петра Борисыча Панича:
― За что убивал-то?
― Любил…
― Кого? Тебя?
― Меня…
― Убивал, потому что любил?
— Да!
После чего в глубине заэкранья возникает короткая, но бурная перепалка.
― Бред! Бред! ― горячится Панич. ― Она просто бредит ― и все!
Ему возражают сдержанно, но твердо:
― Па-а-прошу больше не вмешиваться! Мы с вами в медучреждении!
― Как не вмешиваться?! Как ― не вмешиваться? Вы ее что, не можете привести в адекватное состояние?
― Адекватное состояние? ― это уже говорится с нескрываемой язвительностью. ― Она больна! Душевно больна. Вы вообще представляете, что такое ― душевнобольной? Ее вчера из петли вынули! То, что вы видите, это и есть, к вашему сведению, адекватное состояние! Адекватное заболеванию, ясно?
― Ну тогда… Тогда… Я ничего не понимаю… ― Панич растерян.
А его оппонент стремительно занимает господствующие высоты:
― Зато я понимаю. Продолжим. Света, а как его звали?
― Кого?
― Того, который тебя любил? И э… убивал?
― Не знаю…
― Бред, я же говорю ― бред! ― сквозь сжатые эу-бы выпихивает из себя невидимый миру Панич. — Лучше сразу спросите ее про Марту. И если она ничего…
― Успокойтесь, ― обрывают его. ― Я же просил вас не вмешиваться! ― И вновь к Светке: ― Он что, не называл своего имени?
Молчание.
Но пытливый ум психиатра не знает покоя.
― Он назывался не своим именем?