Я пробудился от ощущения удушья и обнаружил, что на меня всей тушей навалился Прокопчик. При этом он, напряженно пыхтя, выкручивал мне запястья, прижимая их к дивану.
― Ноги, ноги держи! ― хрипел он кому-то за своей спиной. И сейчас же этот невидимый тяжело упал мне на ноги, крепко сцепив лодыжки.
― Надо бы ему язык вытащить! Чтоб не проглотил! ― услышал я возбужденный голос Малого-Малая.
― Не надо! ― еле просипел я, действительно с трудом ворочая распухшим во рту языком. ― Слезьте, гады! Дышать нечем!
― Ну, слава богу! ― облегченно вздохнул Прокопчик, слегка отодвигаясь, но рук не отпуская. ― А мы уж решили ― припадок у тебя. Спал себе спокойненько ― и вдруг забился! Кричишь что-то, кричишь, а что ― непонятно: пы-пы, пы-пы!
Спихнув наконец с себя своих спасителей, я сел на диване. Пожалуй, пока резковато ― в голове с легким звоном плеснуло, как случайно впотьмах задетое поганое ведро. Я прислушался, даже принюхался: в ведре были все те же вчерашние помои. Но где-то на самом донышке посверкивало нечто обманчивое: то ли бессмысленная жестянка, то ли оброненная с вечера монетка. Я до боли в глазных яблоках вгляделся в глубь неприятно шибающей в нос всеми давешними неприятностями черной и вязкой жижицы. Даже мысленно повозил в ней пальцем, ощущая, как лицо искажается брезгливой гримасой.
― Опять начинается? ― с испугом прошелестел тревожно наблюдающий за мной Прокопчик.
― Отстань, ― раздраженно пробормотал я, погруженный в процесс самораскопок. ― Все в порядке.
На самом деле ничего в порядке не было: под толщей обволакивающей мерзости что-то прощупывалось. Что-то рельефное, даже выпуклое, но еще не получившее должного отождествления с реальностью.
― Пы-пы, ― пробормотал я задумчиво и даже повторил нараспев: ― Пы-ы-пы-ы…
― Ноги! ― напряженно кинул Малаю Прокопчик, сам явно прикидывая, как бы ловчее снова прижать меня к дивану.
Но я уже не обратил на это никакого внимания. Медленно поднялся на ноги, и чертова чернота в поганом ведре все-таки плесканулась под самые зрачки, но удержалась в пределах черепушки. Благодаря закону поверхностного натяжения, надо полагать. Дождался, пока не только в мозгу, но и во всем организме установится относительное равновесие, и решительно заковылял к выходу.
― Куда? ― слабо ахнул за моей спиной Прокопчик. ― У нас рейс в Пензу через…
― Предполетная подготовка, ― не оборачиваясь, объяснил я ему уже с лестничной клетки. ― Тренирую вестибулярный аппарат.
Думаю, они с Малаем решили, что я и впрямь маленько тронулся. Прижавшись друг к другу, как два отставших от стада ягненка, они стояли в дверях моей конторы, с ужасом наблюдая, как я, пренебрегши несомненным достижением цивилизации, каковым является лифт, с болезненным упорством карабкаюсь вверх по ступенькам. Но мне именно это и требовалось. Я цеплялся за перила, как матрос за ванты во время шторма. Лестница то и дело вставала дыбом навстречу шквальным порывам дурноты, так и норовя уйти из-под ног. Но я неуклонно двигался вверх. Я шел и шел наверх, тяжко дыша, обливаясь холодным потом, разевая рот, как выброшенная на отмель рыба. Чернота плескалась перед глазами, и главное было не дать ей перелиться через край, захлестнуть все вокруг. Я шел и шел на ватных, еле гнущихся ногах, с каждым шагом, с каждой ступенькой, с каждым лестничным маршем выдыхая из себя остатки пропитавшей мой органон гадости. И полными легкими вдыхая из окружающей среды такой живительный, такой родной, пропитанный запахами кислой капусты, жареной рыбы, гниющего мусоропровода и кошачьей мочи кислород.