Принимая во внимание эти факты, мы должны допустить, что бессознательное содержит в себе не только личные, но, кроме того, и безличные коллективные компоненты в форме врожденных категорий, или архетипов (Henry Hubert et Marcel Mauss, Melanges d'histoire dcs relicions (Paris. 1909), p. XXIX.). Поэтому я выдвинул гипотезу, что на своих более глубоких уровнях бессознательное владеет коллективными содержаниями в относительно активном состоянии Вот почему я говорю о коллективном бессознательном.
II. Результаты ассимиляции бессознательного: основные феномены
Процесс ассимилирования бессознательного приводит к примечательным явлениям. У одних пациентов он вызывает бросающийся в глаза и часто неприятный рост самоуверенности самомнения: они всецело поглощены собой, все знают, мнят себя полностью осведомленными в том, что касается их бессознательного, и убеждены, будто понимают абсолютно все, что выходит из его глубин. В каждой беседе с врачом они все больше и больше вырастают в своих глазах. Другие, напротив, чувствуют себя все более и более подавленными содержаниями бессознательного, теряют уверенность в себе и с тупым безразличием взирают на те необычные штуки, которые выкидывает бессознательное. Первые, переполняемые чувством собственной значительности, берут на себя ответственность за бессознательное, превышающую все разумные границы; вторые окончательно отказываются от какой бы то ни было ответственности, измученные ощущением бессилия эго перед судьбой, управляющей через посредство бессознательного.
Если мы глубже проанализируем эти два способа реагирования, то обнаружим, что за оптимистической самоуверенностью первых кроется глубокое чувство бессилия, в отношении которого их сознательный оптимизм действует как безуспешная компенсация. И, напротив, пессимистическое смирение вторых маскирует дерзкую волю к власти, далеко превосходящую в самоуверенности сознательный оптимизм первых.
Этими двумя способами реагирования я обрисовал только две грубые крайности. Более тонкие оттенки, вероятно, обладали бы большей жизненной правдой. Как я уже говорил в другом месте, всякий, кто подвергается анализу, начинает бессознательно злоупотреблять недавно полученными знаниями в интересах своей анормальной, невротической установки, пока он, на ранних стадиях анализа, еще не освободился от своих симптомов настолько, чтобы можно было обойтись без дальнейшего лечения. Весьма важным способствующим этому фактором оказывается то обстоятельство, что на ранних стадиях анализа все понимается еще на объективном уровне, то есть без различения образа (imago) (Этот термин (“imago”) был занят психоанализом, однако в аналитической психологии его в значительной степени заменили термины “изначальный образ родителя” или “родительский архетип”. — Ред. Thе Collected Works.) и объекта, так что все приписывается непосредственно объекту. Отсюда, тот, для кого “другие люди” являются объектами первостепенной важности, из любого знания о себе, которое ему доведется усвоить на этой стадии анализа, сделает вывод: “Ага, так вот что, оказывается, представляют собой другие люди!” Поэтому он будет считать своим долгом просветить на сей счет всех остальных, в зависимости от характера, сохраняя при этом терпимость или ведя войну без пощады со всем миром. Другой же, ощущающий себя в большей степени объектом своих ближних, нежели их субъектом, будет тяготиться этими знаниями о себе и, соответственно, впадет в уныние. (Я, естественно, веду речь не о тех многочисленных и более поверхностных натурах, которых эти проблемы почти не затрагивают.) В обоих случаях отношение к объекту усиливается: в первом случае — в активном, во втором случае — в реактивном смысле. Заметно выделяется коллективный элемент. Один расширяет сферу своего действия, другой — сферу своего страдания.