– Агы? – недоуменно вопросил Парамон и склонил голову, как собачка.
– Проваливай, – повторил я и показал двумя пальцами, как ходят люди. – Нам плевать, куда ты пойдешь. Руки есть, голова есть, ноги работают. Сделай так, Парамоша, чтобы через минуту и духу твоего тут не было. И не испытывай наше терпение.
Для убедительности мы с Виолой одновременно передернули затворы. Размазывая сопли по щекам, растерянно моргая, Парамон начал пятиться к кустам орешника…
Эту долину не от бедной фантазии прозвали долиной Ветров. Извилистая, меняющая конфигурацию низменность на юго-востоке Каратая, обрамленная двумя рядами сопок, на отдельных участках была настоящей аэродинамической трубой. Мы спустились с «козьей тропы», вступили в лес – и почувствовали это на собственной шкуре. Ветер ворошил листву, свистел между деревьями, гнал траву. Мы шли в ускоренном темпе. Как объяснил нам Гладыш, лесной массив пересекается минут за двадцать. А далее будет дорога; она связует населенные пункты долины Ветров и через кряж Каргалыч убегает в Лягушачью долину, а там и в Теплую. Местность, некогда населенная и безопасная, но только не сейчас, в смутную эпоху голода и беспредела… В голове ворочались мысли о завладении транспортным средством, а для этого предстояло оседлать дорогу и постараться не попасть на обед к каким-нибудь каннибалам. Но проблемы по мере движения возникали весьма далекие от моих наполеоновских планов. К Виоле «незаметно» подкралась ломка. Девица стала неразговорчивой, огрызалась, когда мы порывались с ней заговорить. Она страдала одышкой, покрывалась синими пятнами, частенько останавливалась, чтобы справиться с судорогой. Я с ужасом представлял, как симптомы покатятся по нарастающей: озноб, жар, крутящая боль, дезориентация…
– А это обратимо, Михаил Андреевич? – шептал, испуганно косясь на девицу, коротышка. – Это ломка, да? Или… гибкость в теле? Слушай, я ее боюсь, посмотри в ее глаза, она сейчас на нас набросится… Ох, сделал Господь подарочек…
Проблемы сыпались как из рога изобилия. Потянулся осинник – не лес, а вереница баррикад. Осина быстро гниет внутри ствола, становится хрупкой, часто падает под действием ветра. Повсюду валялись поваленные стволы, заросшие мохом, почти невидимые. Лощина – достаточно обрывистая, заваленная камнями и останками растительности, – перебегала нам дорогу. Пришлось забросить автомат за спину. Это и стало серьезной ошибкой. Я перетаскивал через овраг обливающуюся потом Виолу, когда раздался молодецкий свист. Мы оторопели. И с дерева, зависшего над оврагом, слетело гуттаперчевое тело. Навстречу прыгнули еще двое – не испытывающие недостатка в ловкости и силе. Я дернул автомат, но он оказался «вне зоны», повернулся на сто восемьдесят, чтобы проделать «отступательный» маневр, но получил дубиной по загривку и упал. Попасться так просто – это было что-то новенькое. И силы ведь практически равные… Их было трое – крепких особей мужского пола, в грязном пропотевшем обмундировании, бородатых, возбужденных, явно понимающих, что они творят. Я еще брыкался, перевернулся на спину. Надо мной зависла рыжебородая морда «соловья-разбойника». Лесной бродяга похабно скалился: