Энэн, медлительно-отвлеченный, растекавшийся мыслью по чему угодно, принимал не более двух-трех студентов за смену, и жалкий ручеек пятерок, сочившийся из этого источника, не мог изменить общего разгромного счета: до тридцати процентов двоек! От этих процентов уже начали скапливаться тучи на горизонте: ждали грозы.
И в самом деле гроза долго ждать себя не заставила. Однажды утром Энэн, придя на кафедру, обнаружил на своем столе бумагу. В крайне бесцеремонных выражениях деканат предлагал заведующему кафедрой профессору Завалишину немедленно отчитаться о ходе сессии и подать докладную записку о причинах низкой успеваемости. «В противном случае, — кончалась бумага, — будут приняты меры». Энэн прочел документ и побледнел так, что Лидия Михайловна бросилась к нему со стаканом воды:
— Что с вами, Николай Николаевич?
Он ловил губами стакан, вода лилась на грудь.
— Ничего-ничего, сейчас пройдет.
Кто-то уже звонил в медчасть — там было занято, — стучал трубкой и чертыхался. У Лидии Михайловны нашелся валокордин; дрожащими руками она отсчитывала капли, наливала слишком много и выплескивала. Энэн пожевал губами и сказал:
— Не надо. От хамства валокордин не помогает.
Элла Денисова воскликнула:
— Это вы из-за этой бумажки? Бросьте! Конечно, неприятно, но нельзя же так переживать!
— В старые времена… — медленно, с усилием произнес Энэн, — в старые времена…
Никак не мог закончить. Зациклился.
— В старые времена, — подсказал ему Паша Рубакин, — люди, вероятно, были более воспитанными?
Энэн отрицательно затряс головой и вдруг сказал совершенно отчетливо:
— В старые времена такой субъект приказал бы выпороть меня на конюшне.
— Успокойтесь, Николай Николаевич, — примирительно сказала Стелла, — ей-богу, ничего такого страшного не произошло. Вы преувеличиваете.
— Ничего страшного? — рявкнул Спивак. — Смотрите, товарищи, уже молодежь не видит в этой махровой наглости ничего страшного! «Будут приняты меры»! И это пишут большому человеку, ученому с мировым именем! И кто пишет? Сопля, недостойная дышать с ним одним воздухом!
Быстрыми шагами вошла Нина Асташова. Схватила со стола бумагу, быстро пробежала ее и, не разделяя слов, сказала:
— Хам сукин сын идиот.
— Вот это правильная реакция, — одобрил Спивак.
Кто-то успел уже сбегать за такси. Николая Николаевича взяли под руки, свели с лестницы, усадили в машину. Он сопротивлялся, бормотал:
— Честное слово, мои дорогие, со мной решительно ничего нет. Честное слово!
Маленький мальчик глядел из глаз старого человека.
— Мы вас отвезем домой. И не смейте завтра приходить на работу, слышите? — сказала Нина.