— Шесть долларов, сэр.
— Прошу прощения?
— Два доллара за выпивку, два доллара за сандвичи, сэр.
Я приподнял верхний кусок хлеба и взглянул на ломтик сыра.
Он был очень тонкий, как лист сусального золота и почти такой же дорогой. Я положил на стол десять долларов и оставил сдачу на столе. Моя простодушная компаньонка выпила свой фруктовый сок, глядя на четыре доллара, и вновь принялась за массаж моей руки.
— У тебя очень страстная рука, только дело в том, что я жду Бетти.
— Бетти?
Она презрительно взглянула на пианистку.
— Но Бетти — артистка. Она не станет… — неприличный жест завершил ее фразу.
— Мне нужна только Бетти.
Губы девушки разомкнулись, и между ними показался красный кончик языка, словно она собиралась плюнуть. Я подозвал официанта и заказал вино для пианистки. Мексиканка исчезла, очевидно, недовольная моей импотентной рукой.
Официант поставил бокал на рояль, кивнув в мою сторону. Она быстро взглянула на меня. У нее было овальное лицо, такое маленькое, что казалось сжатым, глаза неопределенного цвета и невыразительные. Бетти даже не попыталась улыбнуться. Я поднял бокал, приглашая ее присоединиться. Она покачала головой и склонилась над клавишами.
Я наблюдал за ее пальцами. Они продолжали свой стремительный бег. Затем мелодия изменилась. Левой рукой она грохала по басам, правой наигрывала блюз. Неожиданно она запела. У нее был резкий, немного сипловатый голос, но получалось довольно трогательно:
Мозг у меня в желудке,
Сердце мое во рту,
Хочу пойти на север —
Ноги идут на юг.
Доктор, ах, доктор, доктор.
Душу мою разъедает хандра.
Доктор, облегчи мне боль,
Душу мою поедом ест хандра.
Бетти исполняла песню с декадентской сентиментальностью. Но мне она не понравилась. Тем не менее ее исполнение заслуживало лучшей аудитории, чем этот прокуренный зал. Когда она закончила, я захлопал в ладоши и заказал для нее еще одну выпивку.
Держа бокал в руке, она подсела к моему столику. Бетти была невысокой и имела безупречную фигуру. Ей было где-то между двадцатью и тридцатью.
— Вам нравится моя музыка, — заключила она и, наклонив голову, взглянула на меня исподлобья — уловка женщины, знающей цену своим глазам.
— Вам бы играть на Пятьдесят второй улице.
— Не думайте, что я там не выступала. Но вы, верно, там давно не были? По улицам ходят веселые парни.
— Их не так много. По всему видно, что то место стало похоже на церковь. Что за причина?
— Сигарета есть?
Я дал ей закурить. Она глубоко затянулась. У нее было лицо недовольного ребенка. Крылья носа, как у наркоманов, были бескровными и походили на снег.