Это был Франц, он звонил мне из Лугано. Когда-то мы с Францем недолго жили вместе, потом более или менее мирно разошлись, он женился, я вышла замуж. Со временем мы оба развелись, и теперь он жил в Лугано, а я в Берлине. Город высасывает из меня последние капли жизни, крепко держит, и не дает ни дышать, ни двигаться, и своей агрессивностью разъедает меня, как ржавчина разъедает ослабевший от старости автомобиль. На каждом углу Берлин манит меня напиться, убить или покончить с собой. Франц работал в Лугано у одного архитектора, и время от времени мы писали друг другу глупые открытки. Иногда я встречала его мать, которой так хотелось, чтобы мы остались вместе, — она медленно угасала, как многие другие старики. Она немножко рассказывала мне о Франце, но матери ничего не знают о своих детях, и я узнавала только, что дела у него идут хорошо, что он много зарабатывает и что она никогда не была в Лугано.
«Алло, Бетти», — сказал Франц в телефон. Он один называет меня Бетти. Меня зовут Элизабет, но так меня называет только мать. Отец называл меня Лизой, в школе я звалась Элли, а для мужа была Лили. Иногда я вообще не помню, как меня зовут, и называю себя своим вторым именем: Вероника. Только для Франца я была Бетти, и я глубоко вдохнула воздух, стащила с ног сапоги и сказала: «Ах, Франц».
— Звучит не особенно хорошо, «ах, Франц», — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Я думаю, что я умерла, — сказала я. — Ущипни меня.
— Для этого ты должна подойти поближе, — сказал Франц. — Собственно, потому я и звоню.
Я зажмурила глаза и подумала о смешной мансарде, где мы с ним когда-то жили вместе. Франц делал макеты декораций и в декорациях к «Дон-Жуану» жили наши хомячки Каин и Авель. Они появлялись на маленьком балкончике и чистились, для них мы всегда проигрывали на магнитофоне арию донны Анны в конце второго акта, «or sai chi l'onore rapire a me volse»,[6] и в те времена мы ужасно много пили. Мы, конечно, работали — он над своими декорациями, я для своей газеты, но мы пили джин, и белое вино, и текилу в таких количествах, что я и сейчас не понимаю, как мы по утрам вообще выбирались из постели, кто выносил пустые бутылки и когда мы, собственно, заботились о кошке. Один из двух хомячков был позднее найден мертвым в мягком кресле он заполз в щель между сиденьем и спинкой, — и мы обнаружили его только тогда, когда он уже начал пахнуть, — это случилось утром во время завтрака, и нам пришлось хлебнуть джина спозаранку, несмотря на старое доброе правило: вино — после четырех, джин — после восьми вечера, а текилу только после десяти. Что было, то было, и давно прошло.