А мадам стояла на своем и копала под Филиппа и, несмотря на то, что «свечек не держала», уверяла, что Карина его дочь, а не признавал он ее, ибо вел свою игру.
— Анюта пустилась тогда во все тяжкие. Казалось бы, ну мало ли от кого, дело такое. Вот Филя под шумок и не признался. Хотя знал, конечно, наверняка, да и Анька не была тетерей, она бы так не промахнулась. Но никто ни на чем не настаивал, ему это было удобно… И потом, посуди сам: одно дело — женишься запоздало на матери своего ребенка, и совсем другой коленкор, когда берешь за себя мать-одиночку с чужим произведением на руках. А Филя старался произвести впечатление на семью, не забывай. И произвел. Он тот еще проныра, наш тихий вкрадчивый Филиппок, — и мадам улыбнулась масляной улыбкой, в которой кокетство граничило с бодрым хулиганством, и принялась за беспорядочные вопросы о родне, которые, впрочем, быстро иссякли. Мадам редко умела интересоваться долго кем-либо, кроме себя.
— Да уж, — улыбнулась Лара, выйдя проводить Глеба на лестничный сквозняк, вся в чем-то легком, коротком и зеленом. — В каждой избушке свои погремушки… — И Глеба уже в тридесятый раз толкнуло подозрение, мол, вот, опять женщина не для меня, ибо межсемейный этикет, домой не приведешь, там мать, которая, возможно, состроит поощрительный вид, но тогда Глеба, как и в четырнадцать лет, замутит от Лары и от такого одобрения ее персоны. Жить на даче Петуховых? Но ведь тогда Лара будет задавать вопросы и одновременно стараться изобразить покорность, а сие вещи несовместные. И тут еще временное охлаждение матушки к мадам, которое непременно в острый момент выйдет боком. Да и что там охлаждение, когда и было всего лишь недоверчивое приятельство, у обеих, похоже, слишком длинные шипы, и близко им друг к другу не подойти. А быть может, он снова утыкается в свое кромешное неведение, и для него все персонажи тех времен — темные лошадки, что могут соперничать с черными кошками, которых нет в темной комнате. И чем сильнее Глеб удалялся от петуховского дома, тем отчетливее становился распад — в прошлой заброшенной реальности — славной компании мам и пап; мозаичный узор рассыпался, но складываться в новый явно не желал. Но странное дело — Глеб уже уяснил, что теперь, как ни отбрехивайся запоздало от затеи, он уже прочно увяз здесь, среди этих «князьев», что прямо из грязи, он сам — одна плоть и кровь с ними, и в ком-то он непременно услышит нужную ноту, хоть это и походило на поиски клада в собственном огороде.
А Ларочка стояла вне этого моментального потока нервных догадок и озарений, мерзнувшая в резиновых тапочках на зимнем растрескавшемся бетоне, и по-прежнему улыбалась, легкая, красивая и чужая.