Вчера позвонил Сергей, лучший из всех Сергеев, которых знал Антон, и сказал:
— Аркин, слушай сюда. Есть свободный билет в оперу и женщина к нему, свободная на вечер. Моя давняя-давняя… знакомая. Своди, будь добер! Она сердится на кого-то или разругалась в дым, уж не знаю, да ты-то поймешь…
Одним словом, Аркина приглашали невинно и играючи занять вакансию кавалера с правом на бельэтаж. Сергей идти не мог, она ему предлагала, но уж больно все было бы шито белыми нитками, они старые… знакомцы, вернулись бы после спектакля, намагниченные искусством, по привычке полюбили бы друг друга, и уснули бы, не выключив телевизора. Это пошло, наконец! Нужен другой сценарий. Во всех смыслах другой. Особенно сегодня, в день предполагаемых великих перемен, одну из которых Аркин предугадывал наверняка, а именно — безоговорочное изгнание из теплого местечка, где заправляла Добрая Елена и штамповали книжки растолстевших графоманов. Одну из рукописей, где главный герой страдает тягой к бытовому насилию и вульгарной философии, Аркин так и не сдал к самому последнему сроку, что, впрочем, штука растяжимая, но писк совести совсем глушить не стоит. Однако Аркин бездействовал не по лености своей и не по злому умыслу, а просто потому как бред сивой кобылы редактировать невыносимо. Проще спустить в мусоропровод и накатать свое. Но это было бы грубейшим нарушением главной редакторской заповеди — «Не сочини!».
Стало быть, если руки опустились и вот-вот настигнет кара, пора использовать священное и таинственное право всех служителей языка, алхимиков слова и даже сочинителей юбилейных писулек. Всем им — и никто более в это не посвящен — один раз в жизни позволено подправить не слова на бумажке, а горбатый мир на трех китах. Проще говоря, силой мысли принудить к кончине ненавистного соседа — любителя одеколона, Бюль-Бюль-оглы и сетчатой маечки довоенного образца. А также, подобно крысолову из Гаммельна, приманить приглянувшихся дам к своим дверям, и пусть прибирают эти авгиевы конюшни по графику. И, разумеется, шальные деньги, наследства и прочие маленькие радости — побаловать себя и близких… Можно даже остановить грузовик, под которым суждено погибнуть драному коту, и он останется жив (это на случай взыгравших сантиментов). Ну не говоря уже, разумеется, про катастрофы, когда из пожара вынесешь малолетних детей, не пошевелив при этом пальцем. И тому подобное.
Смешно, но об этом сбивчиво поведала Добрая Елена после коньячного спирта и нежданного брачного предложения. Аркин знал Елену тыщу лет, но теперь поганая начальственная работа, необходимость красить ноготки и выглядеть орлицей подтачивали ее день ото дня. Канули в Лету бодрые и несолидные прыжки мячиков грудей, пока опаздывающая Елена торопилась по лестницам; воодушевленная хрипотца ее любимой застольной-обнадеживающей «We shall overcome», а также трогательная щербинка и Ленин басовитый комментарий: «Я не могу на ответственную должность, у меня отсутствует четвертый зуб». — «У всех отсутствует», — отрезал дундук-хозяин, и Елена все-таки задиректорствовала. Аркин решил спасти положение. Он сказал: «Выходи за меня замуж, отдохнешь годик-другой…» Добрая Елена не стала обижать старого друга, она улыбалась Аркину, как разбаловавшемуся дитяте. «Как, Антоша, но у меня ведь уже есть муж?» — «Это не муж, это сожитель!» — не сдавался Антон. «В моем возрасте это почти одно и то же», — отрезала Елена, и об этом, видимо, было хватит. Но Елена не умела дуться подолгу, тем более подшофе, и в бреду рассказала маленькую тайну. Аркин хохотал и коленки к потолку подбрасывал. «Сила мысли! Как решить, что это началось, — это и начнется, даже мертвеца оживишь, если очень надо…» — «Да ты рехнулась, старуха…» — «Только не лезь в космические сферы — надорвешься, время вспять не верти, оно тебя сожрет с потрохами… ну разве что на полчасика и чисто в бытовых целях. Но главное условие — чтобы никакой гигантомании, только твоя маленькая частная жизнь и твои прихоти…»